• Фото 9
  • Фото10
  • Фото11
  • Фото 12
  • Фото 13
  • Фото14
  • Фото 15
  • Фото 16
  • Фото 17
  • Фото 18
  • Фото 19
  • Фото 20
  • Фото 21
  • Фото 22
  • Фото 23
  • Фото 24
  • Фото 25
  • Фото 26
  • Фото 27
  • Фото 1

 

- выпускник Барнаульского ВВАУЛ 1984 года

 

kirillБиблиотека авторских книг

  • Залетная книжка

  • Кульбизековщина

  • Трое в лодке не считая дизайнера

  • Долг

  • Графомания (сборник рассказов)

Все книги можно посмотреть на сайте автора

Книги Кирилла Аваева

сайт авторских произведений Кирилла Аваева

 

 

 

 

Родился я в 1963 году в Свердловске. Здесь же окончил три класса школы. Потом вместе с мамой отбыл на пять лет на Колыму. Не подумайте чего: добровольно. Там, в поселке Мяунджа Сусуманского района Магаданской области, мною и овладели первые увлечения; авиамоделизм, изготовление оружия, рыбалка, охота, мопеды… Курить начал в десять, в двенадцать – выпивать и перешел на «беломор». Без воровства тоже не обошлось, но вовремя остановили.

Заканчивал школу в селе Луговом Сахалинской области. Неплохо учился, стал комсомольским активистом, из прежних привычек остался только «беломор».

В 1980м поступил в Барнаульское Высшее Военное Авиационное Училище Летчиков, а в 1989м – покинул Советскую Армию по причине «совершения поступков, дискредитирующих высокое звание советского офицера».

Вернулся в Свердловск, где сменил много профессий и увлечений.

Сейчас живу в Березовском – пригороде Екатеринбурга, где продолжаю менять профессии и увлечения. Женился в тридцать восемь.

 

  ЗАЛЕТНАЯ КНИЖКА

-Некурящие?... Может, скажешь, есть

еще и непьющие?!

-Есть и непьющие...

-И летают?..

Из Х.Ф. "Небесный тихоход"

Все фамилии    в книге   вымышлены. Все совпадения     с реальными     событиями     - не случайны

Поезд шел мимо Байкала. Точнее, не шел, а медленно продвигался вместе с нескончаемой очередью других поездов - пассажирских и товарных, проезжая несколько километров и снова останавливаясь. Дорога петляла, огибая сопки, и на ее изгибах и впереди, и сзади была видна бесконечная вереница составов.

В одном купе с Борей Елиным ехали старушка, девушка и краснопогонный старший лейтенант. Старлей пытался девушку «склеить», но почему то молча. Он садился рядом с нею на диван и как бы случайно придвигался к ней, а она, читая книжку, отодвигалась от него к окну, пока не оказывалась зажатой между стенкой, столиком и военным. Тогда она клала книгу, привставала и начинала вылезать в проход, спотыкаясь за ко лени ухажера. Поэтому ничего не оставалось, как выпустить ее и занять исходное положение у входа в купе в ожидании ее возвращения для новой атаки. Когда они в очередной раз оказались у окошка, бабуля не выдержала:

- Ох ты, господи! - сказала она тихонько, но так, чтобы все слышали.

Боря в свои шестнадцать тоже не умел общаться с дамами и, наблюдая за потугами старлея, радовался: уж если офицер теряет дар речи в такой обстановке, то ему, Боре, отсутствие красноречия простительно. Неожиданно старлей заговорил:

 – А Вы не знаете, – обратился он к девушке, – почему, если человек выпивает стакан горячей воды, то его температура опускается на один градус, а если выпивает стакан холодной воды, то его температура поднимается соответственно на один градус?

Девушка, ничего не ответив, вышла в коридор. Вмиг покрасневший и вспотевший военный посидел с полминуты и последовал за ней.

Боря не любил военных: они казались ему олицетворением тупости и дисциплины. Дисциплину он просто ненавидел. Но любил самолеты… В мечтах видел себя пилотом военного самолета, лучше всего – МиГ-двадцать первого, считал, что если это не сбудется, он будет самым несчастным человеком на свете, и поэтому ехал поступать в Барнаульское Высшее Военное Авиационное Училище. Он мечтал, чтобы на его самолете постоянно отказывали двигатель, управление и все остальное, а он бы героически выходил из всех этих передряг, и за это готов был терпеть и тупость, и дисциплину.

Конкурса в училище не было, после прохождения медкомиссии и психотбора остался один человек на одно место, так что Боря совершенно напрасно несколько дней в поезде зубрил физику и математику. Принимали и с тройками, причем, если абитуриент все-таки умудрялся получить «два», его направляли на пересдачу. Проблемы возникали у тех, у кого после нескольких дней жизни в казарме пропадало желание быть краснозвездным соколом, чтобы не поступить, недостаточно было завалить экзамен, надо было сделать это три раза подряд. Впрочем, нашлись двое, желавшие поступить, но не сумевшие сдать математику и с третьего раза, они узнали, где живет начальник училища, подкараулили его у подъезда и промямлили:

– Примите нас, товарищ полковник, мы будем хорошо учиться...

Их приняли.

Полагая, что летчики не курят, Боря перед поступлением бросил курить, но, как выяснилось, зря. Добрая половина будущих курсантов курила, причем как раз в это время в Барнауле был табачный дефицит, в продаже было только кубинское термоядерное курево, и абитуриенты ходили по училищу с «гаванами» во рту. Он закурил снова.

После поступления – курс молодого бойца. Получена форма, пришиты голубые погоны. «Обязанности солдата и матроса», «Боевое знамя части», первые наряды вне очереди, «Так точно!», «Никак нет!», «Ура-а-а!». Гоняют по-честному. Распорядок дня выполняется по секундам, даже покурить с удовольствием некогда. Письма на родину пишутся по нескольку дней в перерывах между бесконечными занятиями, построениями, мероприятиями. Хронический недосып. Как-то после отбоя, когда в казарме усилиями сержантов была установлена полная тишина, Илюша Ермолаев из первого взвода, прозванный уже тогда "Старым полковником" за неторопливость движений и снисходительное отношение ко всему окружающему, громко сказал:

– Если такое дрочево на четыре года, то не лучше ли всю жизнь у станка стоять?

Илюша за это встал в наряд на кухню, хотя под этой мыслью подписалась бы половина курса.

Конечно, все догадывались, что «дрочево» продлится не все четыре года, и вскоре пришло подтверждение этого: с полетов приехал четвертый курс. Выпускников привезли на автобусах, они оказались поголовно пьяными. Начальство бегало, суетилось, пытаясь их построить, но это было невозможно. Они не торопясь вываливались из автобусов, вынимали из карманов фуражки без пружин – «плевки», напяливали их на головы и брели толпой к казарме, таща чемоданы и помогая друг другу не упасть. Орущее начальство они просто не замечали.

Им предстояли госэкзамены и «голубой карантин» – несколько дней ожидания приказа о присвоении лейтенантского звания. Все это время у них не прекращалось пьяное веселье, а стоять на тумбочке дневального в их казарме и выбрасывать пустые бутылки начальство послало первокурсников: сами они отказались делать что бы то ни было… Патруль по городу инструктируют: «Если курсант четвертого курса лежит в городе головой в сторону училища – его следует отнести в казарму, а если головой от училища – то на «губу». Теперь Боря знал, чего нужно достичь в результате боевой и политической подготовки.

Началась учеба…

– Топлифо фот по этой труботьке попатает фот пот эту мем-пранотьку… – убаюкивал «Сказочник» с кафедры двигателей.

– Вы рождены убивать!.. – рычал «Железный Феликс» по авиационному оборудованию.

– В БВВАУЛ очень трудно поступить, но еще трудней его не закончить, – учил жизни «дядя Коля-Колбаса» – радиоэлектронщик.

– Те, кто не принимал сегодня радиотренаж, после занятий пойдут в туалет на третьем этаже и будут делать из него оазис! – воспитывал полковник Ростилов.

Первый семестр – с сентября по апрель – показался бесконечностью. Информации дают так много, что выучить все невозможно. На курсе – двести сорок человек, а количество двоек измеряется тысячами. Увольнений нет: с двойками не положено. Первокурсники ходят в наряд по кухне и обслуживают все училище, а по воскресеньям частенько в караул – сторожить всевозможные склады. Первокурсник знает, что за не очень серьезный проступок может быть отчислен: никакой ценности он из себя еще не представляет, а тогда – прощай, мечта – и в солдаты. Да и друзьями еще не обзавелись…

Тем не менее, Борин курс совершил первый свой «подвиг» в самом начале учебы – коллективную голодовку по случаю отмены в субботу танцев…

Конечно, и танцы не состоялись, и обед они в результате съели, но начальство не заставило, а уговорило их его съесть.

На весенние каникулы перед полетами не едет бoльшая часть курса. Это "академики" – те, кто остался пересдавать экзамены. Боря и его новый друг Игорь Пылюк тоже остались на академию, завалили (о ужас!) историю КПСС. Получилось это так: незадолго до экзаменов устроили проверку конспектов лекций, первоисточников и сьездовских тетрадей. Каждый курсант, помимо изучения самого предмета, за полгода должен был исписать не одну толстую тетрадь, конспектируя сочинения Ленина и решения всевозможных съездов и пленумов ЦК. Понятно, что эта работа делалась только перед самыми экзаменами, и весь курс на неделю-другую засел за переписывание друг у друга конспектов. Боря и Игорь не участвовали в этом безумии, веря, что должно найтись какое-то простое и красивое решение проблемы. И оно нашлось...

Взяв конспекты у тех, кто их уже сдал, приятели сделали новые титульные листы со своими фамилиями и выдрали задние, где преподаватель уже написал свои замечания и поставил оценку. Это они и предъявили для проверки...

Первым показал конспекты Боря. Просмотрев лекции и первоисточники, преподаватель поставил две пятерки. А в сьездовской тетради он захотел написать какие-то замечания, но в том месте, где решил это сделать, обнаружил оттиск собственной подписи с предыдущего листа, вырванного Борей... Посоображав с минуту и поняв, наконец, что это означает, он зачеркнул две предыдущие пятерки и выгнал Елина, сказав, что сдать историю партии ему теперь будет нелегко...

Боря пошел к выходу, за ним и Игорек, делая вид, будто он сюда зашел от нечего делать...

– А вы-то куда, Пылюк, давайте ваши конспекты...

– Да я вспомнил, мне надо там кое-что подправить... Я в другой раз зайду...

– Давайте, давайте! Сейчас в основном посмотрим, а потом устраните замечания и еще раз зайдете.

Он уже начал проверку, но вдруг догадался – раскрыв одновременно все три Игоревых конспекта, он обнаружил в них разные почерки...

Полеты первого курса – в Алейске. Перед отправкой туда – наземная подготовка в Калманке, она включает и «наземное катапультирование». Для этого предназначен специальный тренажер – макет самолетной кабины, из которой на несколько метров вверх торчит рельс. В целях тренировки каждый летчик дважды в год должен «стрельнуться»: сесть в эту кабину, пристегнуться и нажать на рычаг катапульты – срабатывает пиропатрон, кресло с летчиком выстреливается и едет вверх по рельсу. На самом верху, метрах на пяти-шести, кресло ловится специальным захватом, и испытуемый должен произвести «действия после отделения от самолета»: расстегнуть  привязные ремни, податься телом вперед, сымитировав отталкивание от кресла, и выдернуть кольцо парашюта.

Тренажеры эти имеют плохую славу: когда-то давно курсант Грач стрельнулся, как положено, сделал действия после отделения, а захват наверху не сработал. Кресло вместе с Грачом упало с шестиметровой высоты обратно, а поскольку он уже был отстегнут, то ударился подбородком о кабину… Конечно, после такого он уже не летал. Капитан Грач преподавал аэродинамику. Все зубы у него были золотые, а тренажер, принесший ему столько бед, с тех пор так и ржавел на аэродроме – больше на нем не упражнялись и называли его «памятник Грачу».

Начальником над катапультами был прапорщик Гаврилов, человек, помешанный на пиротехнике. Первыми с ним познакомились Вовка Рыбин и Митя Кротов: их отправили в его распоряжение, чтобы помочь организовать «зарницу» для учеников Калманской школы. В соседнем лесу Гаврилов нашел огромный ров, вывалил по краям его несколько бочек напалма, а чуть поодаль зарыл заряд тола с установленной на него бочкой керосина.

Сперва он поджег напалм и заставил бедных школьников бегать туда-сюда по рву в дыму и пламени. А потом, когда они, покрытые потом, пылью и сажей, построились, устроил «ядерный взрыв» – подорвал закопанный заряд. Детей хватил столбняк при виде поднимающегося на десятки метров вверх огромного красно-черного гриба и улетающей в небо бочки, а Гаврилов орал: «вспышка справа! вспышка справа!» и раскладывал их ногами к взрыву и закрывал головы руками…

Перед тем, как катапультировать курсантов, он со своими солдатами два дня налаживал катапульту, ремонтные работы сопровождались периодическими испытаниями: на всю округу раздавался грохот, похожий на удар машины, забивающей сваи, и кресло с солдатом, звеня об рельс, неслось вверх, наводя ужас на курсантов, которым все это еще предстояло…

Когда все было готово, Гаврилов построил курсантов перед катапультой:

– Н-н-ну, п-п-приступим к с-с-стрельбам! В-в-вопросы есть?

Говорили, что заикаться он стал после того, как его угораздило попасть на какой-то полигон во время стрельб.

Вопрос был один, но очень важный. Конечно же, больше всего волновало, как бы этот тренажер не стал кому-нибудь памятником, и озвучил это Влад Тараскин:

– Товарищ прапорщик, а вот говорят, что капитан Грач с кафедры аэродинамики…

– Д-д-достали вы меня своим Г-г-грачом! К-к-кто еще раз про него с-с-спросит – с-с-спишу к едрене ф-ф-фене! К-к-как фамилия?

– Тараскин.

– Полезай в к-к-кабину!

– А че я?

– Спишу к е-е-е..!

Тарасик залез в кабину, пристегнулся и доложил:

– Готов!

– К-к-катапультироваться! – скомандовал Гаврилов.

Влад, как положено, сперва повернул рычаг аварийного сброса фонаря, а потом потянул рычаг катапульты. Рычаг за годы стояния под открытым небом намертво приржавел к креслу, и сдвинуть его с места Тарасику было слабо. Как это удавалось солдатикам из ПДС, испытывавшим тренажер до него, непонятно. Он подергал рычаг еще несколько раз:

– Так оно не это!..

– Тяни с-с-сильней!

Влад побагровел от натуги – рычаг не двигался…

Гаврилов, который тоже побагровел, но только от злости, схватил стоявший рядом двухметровый дрын и двинулся к Тарасику:

– Н-н-ну сейчас я тебе у-у-устрою!..

Убежать Влад не мог, так как был привязан. Когда разъяренный Гаврилов с дрыном приблизился, он сжался и зажмурился, видимо, ожидая удара по голове…

Гаврилов воткнул свой дрын куда-то в механизм кресла, раздался взрыв, оно полетело по рельсу и остановилось на самом верху. Ошалевший Тарасик тупо смотрел на него оттуда…

– Ч-ч-че ты на меня у-у-уставился?! А д-д-действия после о-о-отделения?..

Вечером, после отбоя, когда возбужденный стрельбами народ еще не спал, на улице опять что-то начало стрелять через равные промежутки времени...

– Опять, что ли, катапульта…

Дали очередью... Старый Полковник встал на подоконник и, высунув голову в форточку, увидел несущегося во весь дух солдата, которого догонял другой, с автоматом. Как потом выяснилось, первый шел из самоволки и спьяну зашел на пост, где часовой, как и положено, скомандовал: "Стой, стрелять буду!" Поняв свою ошибку, самовольщик развернулся и пошел назад. "Стой, стрелять буду!" – снова сказал часовой, но нарушитель бросился бежать... Караульный – за ним, изредка постреливая в воздух.

Пробегая под окном, из которого высунулся Старый, он в очередной раз заорал: "Стой, стрелять буду!"

– Че орешь-то? Стреляй! – сказал ему Илюша...

Тот нажал курок. Пули попали в кирпичи возле окна, чудом не зацепив Полковника. Половину эскадрильи хватил столбняк, другая полезла под кровати, а Старый Полковник бегал, пригнувшись почти до полу, по кубрику и шептал: " Е-мое, так и убить могут!.."

В Алейск для подготовки казармы к проживанию был заброшен десант: два десятка курсантов с молотками и пилами, среди них оказался Пылюк.

Спали они все вместе на нескольких сдвинутых друг к дружке кроватях, навалив сверху все имевшееся в наличии теплое имущество – в конце апреля в нетопленой казарме холодно.

Дней через десять, когда половина десанта уже уехала в калманский лазарет с простудой, а остальные без бани и нормальной пищи стали вызывать жалость своим убогим видом, Игорь стал поэтом: как-то ночью, лежа под шинелью и трясясь от холода, он родил свои первые стихи:

Обещает быть весна долгой, Только я не доживу, знаю. Нас осталось человек восемь, Да и те уже помрут к маю.

Бьют дождинки по щекам впалым, Жить осталось нам совсем мало, Из последних сил поем песню, Помирать – так уж нам всем вместе

Вот уж, кажется, примерз крайний – Значит, нужно отдирать снова, Не вернется он домой к маме, А ведь так его ждали дома.

Где-то пятеро друзей наших Варят нам уж два часа кашу, Сапоги примерзли льдом к полу, Умер восемь дней назад повар.

И как деды наши, в бой шли мы. На лопатах уж застыла глина. По субботам нам привозят фильмы, Но смотреть их нет у нас силы.

Проорал петух – вставать нужно. Эх, как раньше б соскочить дружно, Но никто из нас не знал даже, Кто сегодня снова спать ляжет…

У Бори все плохо. Летать хочется безумно. Других уже начали возить, Боря заправляет им перед полетом баки, потом слушает их рассказы об ощущениях и успехах, а сам все чего-то ждет: очереди своей, погоды, пока починят самолет… Вот уже две недели на каждые полеты ему планируют «облет района полетов» – первое упражнение в программе, – а слетать все не удается. То одно, то другое. Один раз даже запустил двигатель, шеф (инструктор) уже запросил разрешение вырулить, но полеты закрыли из-за засветки – грозового облака, которое подошло близко к аэродрому. В другой раз погода была, так Андрюха Ванечкин в полете обрыгал всю кабину. Конечно, Ванечкин должен был ее бегом вымыть, но его мутило, рыгал в полете он уже не первый раз, и дело шло к его списанию – в общем, ему было блевать, успеет Елин слетать свой полет или нет. Пока заправляли самолет, он не торопясь принес воды, тряпку и полез в кабину. Время поджимало, по Андрюхиному лицу было видно, что его сейчас опять стошнит, поэтому Боря, выхватив ведро, сам полез мыть Андрюхину рыготину, но шеф махнул рукой:

– Елин, не гоношись, все равно не успеем…

Но в один прекрасный день все условия невероятным образом сошлись. Двигатель запущен, и инструктор везет счастливого Борю на взлетную полосу. Самолет вибрирует на неровностях грунтовой рулежки, пшикают тормоза, в наушниках слышен радиообмен, правда, с непривычки ни одного слова не разобрать.

Самолет замирает на старте, впереди полоса, уходящая к горизонту. Сейчас будет взлет! Сколько же можно было ждать этого взлета, задыхаясь от зависти к собратьям, уже испытавшим это!.. Борю захлестнули эмоции, он ничего не слышал, смотрел неотрывно на уходящую вдаль полосу.

.

Тронулись… «Элка» медленно набирает скорость, трясется, водит носом влево – вправо и, наконец, в последний раз задев колесом землю, взлетает. Как это не похоже на взлет пассажирского лайнера – «Элка» не взмывает, а именно отрывается от земли, с трудом, в самом конце полосы, выжимая в жару все из своего мотора, пережившего пять, а может, и восемь кап-ремонтов. Зато какой обзор! Высота набирается медленно, скорость небольшая, все можно успеть разглядеть…Здорово! Вот самолет на одной высоте с маленькими облачками, он идет прямо в одно из них – небольшое, красивое, правильной формы, – но шеф делает крен сперва в одну сторону, потом в другую, и самолет объезжает облако, а белые щупальца пара проносятся мимо, и Боря загибает голову назад, провожая их взглядом… Он видит крыло, плывущее на фоне зеленой земли, плавно трогает ручку управления, и крыло уходит с земли и начинает двигаться по небу, – это уже его, Борино, крыло.

– Как самочувствие? – это шеф.

– Нормально.

– Держи ручку, ГП – 1200.

Боря выполняет горизонтальный полет на высоте 1200 метров, но на приборы смотреть некогда: все интересное – за кабиной. Самолет снижается до восьмисот метров, но шеф не возражает, требовать соблюдения режима в первом полете – пустое дело.

– Елин, отзовись!

– …

– Елин!

– …

– Елин, твою мать!

– А-а-а?

– Где у нас аэродром?

– Золотую стрелку видишь? Доворачиваем на нее, жми «согласование курса», все, КУР – ноль, мозги нейтрально…

Первый инструктор, лейтенант Паша Брагин, стал для Бори второй любовью. Первой, понятно, были самолеты. Кроме Бори, у Паши в экипаже было еще шесть гавриков, которых ему предстояло научить летать. Паша был невысок, очень широк в плечах, из-за чего к нему еще с училища приклеилось прозвище «Паша-ящик». В понедельник утром от него обычно несло перегаром – у бедных курсантов просто слюнки текли, и хотелось стойко сносить тяготы и лишения военной службы, лишь бы поскорее стать офицерами и вот так же запросто приходить на службу, бравируя своим похмельем. У всех на глазах Паша совершил подвиг – посадил «Элку» с не вышедшей правой стойкой шасси – в общем, было от чего влюбиться. Мог он и похулиганить: как-то приказал Боре и Мите – кровь из носу – добыть настоящие калоши, не объяснив, зачем. Ребятам пришлось сходить в самоволку по Алейским магазинам, но калош нигде не было. Тогда они сперли диэлектрические у электромонтеров и принесли, как и сказал Паша, на полеты. Шеф повелел засунуть их во время газовки под тормозные щитки и сбросил, пролетая над пляжем; калоши, падая с большой высоты, свистят почти как бомбы...

Паша закончил Борисоглебское училище, истребительно-бомбардировочное, в которое всегда был приличный конкурс при поступлении. Туда принимали только с первой группой психотбора, и барнаульских курсантов, принятых со второй, он просто презирал и не упускал случая напомнить, что по сравнению с нормальными летчиками вроде него они – просто дебилы.

В последующих полетах от Пашиного благодушия не осталось и следа:

Продолжение книги скачайте на сайте автора Книги Кирилла Аваева  сайт авторских произведений Кирилла Аваева

You have no rights to post comments

Поддержать сайт

logo1Поддержать сайт можно через мобильный Сбербанк на номер телефона +79117638566 Жигалов Евгений Павлович.

Заранее Спасибо! 

Евгений Жигалов.

Яндекс.Метрика