Известно, что летно-технический состав не любит дней командирской учебы и прочих полковых мероприятий, не связанных с полетами или работой на авиационной технике. Но, не считаясь с этим, команды, отменяющие полеты, иногда все же из вышестоящего штаба поступали. Чтобы хоть чем-то занять личный состав в полку проводились занятия по службам: инженер читал лекции техникам по топливной, гидравлической и другим системам самолета; заместитель командира полка по летной подготовке подполковник Соколов с летным составом еще и еще раз штудировали инструкции и наставления по производству полетов.

В такие дни находилось время и для проведения строевых смотров, и для политических занятий, и для занятий по химической подготовке.

После очередной «передышки» Соколову наконец-то повезло слетать на разведку погоды, провести предполетные указания и приступить к руководству полетами. Погода вполне позволяла работать по первому варианту - в простых метеоусловиях.

С третьего этажа СКП (стартовый командный пункт) хорошо просматривался весь аэродром с его сооружениями: взлетно-посадочной полосой, самолетами на стоянках, радиотехническими средствами, с вращающимися антеннами.

В утренние часы, когда видимость, как говорят в авиации, «миллион на миллион», а она сегодня такой и была, Леонид Михайлович любил не только сам подниматься в небо, но и находиться на СКП, или, как опять же принято говорить, на «вышке», откуда виделись не только самолеты, но и сосновый бор, березовые колки, которые по осени балуют жителей военного городка груздями, маслятами и опятами. Правда, за готовыми соленьями и вареньями, в том числе и грибами, они, чаще всего, ездят в небольшую деревушку Светлые Родники, что приютилась на краю бора.

Глядя в сторону деревушки, Леониду Михайловичу невольно вспомнились строчки из стихотворения одного из поэтов, который недавно выступал в клубе перед солдатами:

Мне помнится начало лета,

Лазурь небес, земля в цвету.

Речушка, что до дна прогрета,

И запах хвои на ветру...

Леонид Михайлович попытался вспомнить продолжение, но из динамика, вмонтированного в стол РП, послышалось:

- «Волжанка»! Я - ноль сорок третий! Разрешите взлет?

Словно проверяя отсутствие посторонних предметов на взлетно-посадочной полосе, Соколов окинул ее взглядом и лишь после включил микрофон и буднично ответил:

- Ноль сорок третий! Взлет разрешаю!

Стоявший на старте самолет начал разбег. С грохотом промчался по полосе и исчез в небе.

Вслед за ним, с небольшим интервалом, в небо поднялись еще три самолета. Летный день начался.

Через несколько минут тишину вновь нарушает запрос:

- «Волжанка»! Я - ноль сорок третий! Шасси выпустил. Разрешите посадку?

Соколов оторвал взгляд от взлетной полосы, машинально посмотрел в сторону посадочного курса.

- Ноль сорок третий! Посадку разрешаю.

На посадочном курсе показалась точка, быстро увеличивающаяся. Снижаясь, несется к земле, через какие-то мгновения превращаясь в очертания самолета. Просвет между ним и землей сокращается. Пробег по бетонке и за хвостом самолета «вспыхивает» тормозной парашют. Скорость гаснет, но самолет продолжает бежать. Сбросив парашют, летчик по рулежной дорожке заруливает его на стоянку, где в ровном ряду стоят истребители, у которых хлопочут техники.

На СКП по-прежнему с небольшим интервалом кто-то запрашивает взлет, кто-то посадку. И то, что полеты идут без задержек и сбоев, согласно плановой таблице - это, конечно, Соколова не только радует, но и вселяет надежду, что день закончится успешно, и несколько молодых летчиков получат дополнительный налет по определенным упражнениям, за счет чего смогут быстрее ввестись в строй, что укрепит боеготовность полка.

 

* * *

А на отдельном «пятачке» стоит пара истребителей для несения боевого дежурства.

В дежурной комнате у окна в летном обмундировании стоит Чижов и, попыхивая папиросой, просматривает оставленную кем-то «Недельку». Летчики эту еженедельную газету переименовали в «Невесту»: в разделе «Знакомства» многие абоненты искали свои судьбы.

Рядом на койке поверх одеяла также в летном костюме лежит Перминов. Он читает новую фантастическую повесть. Перминов тоже сегодня входит в дежурную пару. Меньше года прошло, как он перевелся в полк из другой части и попал в звено Чижова. Рослый, плечистый, с голубыми глазами, он сложением напоминал своего собрата. Был и одного характера - прямой и открытый. Вся душа нараспашку. Схожесть характеров их сблизила не только с первого дня совместной службы, но еще в курсантские годы, когда они начинали познавать азы летного дела. Потому Перминов частенько в свободное время приходил к чете Чижовых посмотреть телевизор, или просто на чашку чая с клубничным вареньем, которое варила Вера - жена Чижова. А на службе уж сам бог велел им быть вместе.

Чего Чижов не понимал в Перминове, так это его увлечения фантастикой. Придя как-то к Перминову в гостиницу и увидев у него стопку книг из этой серии, Евгений поинтересовался:

- Одного не пойму, чем могут привлекать эти сказки тридцатилетнего мужчину? В школьные годы - другое дело...

- Ничего не понимаешь, - засмеялся Перминов. - Эти сказки - для взрослых. В них - жизнь будущего поколения, а мы должны знать, как она после нас сложится...

Чижов оторвал взгляд от газеты, посмотрел на Перминова, поинтересовался:

- В фантастику погрузился?

- Угу, - не отрываясь от книги, - подтвердил тот.

- Послушай запрос одной шатенки! - уставившись в газету, с улыбкой продолжил Чижов.

- Слушаю! - глухо отозвался Перминов, потянулся, положил раскрытую книгу на лицо, - закрылся от палящего солнца.

- Вот она пишет. Разведена. Двадцативосьми лет. Ищет серьезного спутника жизни. Желательно с высшим образованием. Можно военнослужащего. Понимаешь слово «можно»? Если добрый не попадет, тогда уж можно и военнослужащего. Так что мы с тобой за третий сорт идем. Спрос, конечно, небольшой, но вероятность таким образом найти себе спутницу жизни у тебя не потеряна.

- Пошли они все к черту, - пробурчал Иван. - Дай еще хоть немного нормальной жизнью пожить. А эта, как ее, шатенка, как пить дать, бывшая жена военного. Поняла, наверное, все «прелести» гарнизонной жизни. Перед тем как от меня сбежать, жена призналась: «Я думала, что летчики - это сливки общества. Ни в чем никакой нужды не испытывают. А на самом деле...» А нам в то время пришлось на частной квартире жить, пока дом достраивали. Север особо не балует. Частенько приходилось в пургу сидеть без воды, без света и без меня. То дневная, то ночная смена.

То день с переходом на ночь. Не выдержала этого. Оказалось, что она выходила замуж не за меня, а за летчика.

- Ну, всех же не надо по одной равнять, - возразил Чижов. - Эта не такая. Как увидит тебя, так и обомлеет от голубизны твоих глаз.

- Брось издеваться. Не подойду я ей.

- Почему?

- Потому что ей надо серьезного. А я сказками еще увлекаюсь, - поддел Перминов Чижова.

- Брось сказки, женись - и ты поймешь, что такое иметь детей. Иногда в такой тупик загонят - не знаешь, что ответить. Вчера Игорь подходит и спрашивает: «Папа! А зачем ты на перехватчике летаешь? Сейчас же нет войны». Жене бы шуткой ответил: ради удовольствия, мол, керосин жгу. А тут ответ должен быть обстоятельным. Пока соображал, как лучше ответить, он уснул. Теперь сегодня, после дежурства, отвечать надо. Не хочешь? - кивнул Чи- жов на газету, - отдам ее Мишке.

- Волошину? - уточнил Перминов, убирая книгу с лица. - Ему сейчас не до шатенок. У него все мысли - как бы восстановиться на летную работу.

- Я думаю, напрасно он время теряет. Кагэбэшники ему не разрешат, - заверил Чижов. - Ни для это-

го они его снимали. Столько людей пострадало из-за Беленко, - со вздохом проговорил он. А потом, как бы вспомнил снова о Волошине, поинтересовался: - Как у него дела со Светланой? Часто их вместе вижу.

- Кажется, ничего серьезного. Он мне как-то признался, что она характером и внешним видом напоминает его первую любовь. А она Пашу не может забыть. В жизни как-то все несправедливо устроено. Мне иногда хочется рассказать всю правду об отношении Паши к ней. До того хочется - спасу нет.

- Глупость совершишь. Пусть живет светлой памятью о нем. К тому же она не поверит тебе.

- Как не поверит? - удивленно посмотрел Перминов на Чижова.

- А так, - твердо заверил тот. - Не поверит и все. Окажешься в ее глазах круглым дураком и только.

- Ну, в конце концов, она когда-то должна узнать правду! - не сдавался Перминов.

- Не нужна ей эта правда. Своим поступком ты убьешь в ней все самое хорошее.

 

***

Воспоминание о Паше вернуло их в прошлое. Каждый вспомнил его по-своему. Перед глазами Чижова предстал строй курсантов, который он, будучи сержантом, вел на вечернюю прогулку. Строй, в котором находится Перминов и Щукин, весело поет:

Орлята, учатся летать!

Им салютует шум прибоя,

В глазах их небо голубое.

Ничем орлят не испугать,

Орлята, учатся летать!

Звонко разносится песня в вечерней тишине. Вдруг перед Чижовым появляется курсант- первогодок с повязкой дневального по КПП и, едва отдышавшись от бега, докладывает: «Товарищ сержант! Курсанта Щукина срочно требуют на КПП».

- Хорошо! - ответил Чижов. - Идите и скажите, сейчас придет.

Перед тем как распустить строй у казармы, Чижов напомнил:

- Через пять минут построение на вечернюю проверку, - и, остановив взгляд на Щукине, продолжил: - Щукин, срочно на КПП. Там тебя ждут.

Курсанты быстро расходятся, а Щукин бежит на КПП, где в проходной сталкивается со Светланой.

Глядя на нее удивленно, берет ее за локоть, и они выходят на улицу.

- Что случилось? - испуганно спрашивает Щукин.

Светлана медленно вытерла платочком повлажневшие глаза, ласково посмотрела на него и, покачав отрицательно головой, тихо произнесла:

- Ничего. Ты извини меня, но я тебе сейчас хочу сказать что-то очень и очень важное! - Светлана опустила голову и тихо проговорила: - Паша! Я сегодня до конца поняла, что я тебя люблю!..

- Вот дуреха! - усмехнулся Щукин. - Я думал, что-то серьезное стряслось. Стоило ли в такой поздний час бежать из-за этого? Нет, Светка, ты какая-то сумасшедшая.

- Может быть, - не спуская с Павла глаз, согласилась она. - Но прости меня за это. Я не могла поступить иначе. Очень и очень хотела тебе сказать об этом.

После отбоя курсанты еще не спят.

- Паша! Кто тебя вызывал? - через несколько коек слышится голос.

Щукин повернулся с бока на спину и с гордостью произнес:

- Одна девчонка из мединститута! Несколько дней назад познакомился с ней в увольнении и вот результат: прибежала сказать, что она меня любит!

- Везучий же ты, Пашка, на девчонок, - вздыхает другой. - А мне таких слов еще никто не говорил.

- Паша! А как же теперь твоя телефонистка? - поддевает кто-то из товарищей. - Как у нее позывной-то?

- «Ак-ва-то-ри-я»! - произносит по слогам Щукин.

Первый раз Леночку-телефонистку он увидел, когда случайно оказался на коммутаторе. Шел в метеорологическую службу, но, перепутав, открыл другую дверь.

Леночка показалась строгой, недоступной, быстрой в движениях. Ее голову со светлой челкой волос опоясывали наушники. Она была занята работой, поэтому первое время на Щукина внимания не обратила, то и дело отвечая в микрофон: «Да, Акватория! Вам «Бювет»? Соединяю. - Да, да, Акватория. Акватория слушает!»

Когда в работе наступила небольшая пауза, Леночка обожгла Щукина пронзительным строгим взглядом и сказала:

- Посторонним лицам здесь находиться запрещено.

- Я случайно, - попытался оправдаться Павел, чувствуя, как робеет перед девушкой, которая, не переставая, окидывала его строгим взглядом. Но это поначалу показалось, что строгим. На самом деле, как потом выяснилось, взгляд у Леночки был добрым и ласковым. А Щукин на коммутаторе перестал быть посторонним лицом. А когда были танцы в клубе училища, он к Леночке никого не подпускал.

- Я спрашиваю, на кого теперь свою «Акваторию» оставишь?

- Слов нет. «Акватория» мне больше нравится. Я ей тоже. Но жениться буду на Светке. И никогда- то, а скоро, до распределения.

- Если не секрет, какая необходимость в этом? - с недоумением спросил Перминов.

- Секрета нет, - усмехаясь, продолжил Щукин: - Просто у Светки отец командир авиационного полка и я считаю немаловажным распределиться к нему.

- И за счет него сделать себе карьеру? - удивляется Перминов.

А кто-то с ехидцей добавляет:

- Паша! Когда будешь генералом, - не забывай про нас, полковников.

- Щукин! А как это называется? - злым голосом спрашивает Чижов.

- Это, товарищ сержант, называется вовремя попасть в струю, - острит Щукин. - Еще раз повторяю: вовремя. А кто прав, кто нет - жизнь покажет.

- Мразь ты за это, - с раздражением произносит Чижов. - Если сейчас не заткнешься со своим понятием о жизни, я встану и набью тебе морду.

Перминову вспомнился один из летных дней. Он сидит в кабине самолета и готовится к вылету. Рядом стоит Щукин и их инструктор Литвинов - поджарый, спортивного вида летчик, о котором в полку говорили: «Может летать на всем, что летает, и что немного не летает!» Основанием для такого разговора послужила посадка самолета Литвиновым в сложнейших метеорологических условиях.

Вдруг к ним подбежал механик соседнего самолета и, обращаясь к инструктору, произнес:

- Товарищ капитан! Комэск приказал из вашего экипажа выделить в караул одного человека. Инструктаж у начальника штаба. Автобус ждет у технического домика.

Вопросительно посмотрев на Перминова и Щукина, Литвинов спросил:

- Желающие есть?

В ответ молчание.

- Понятно, - произнес инструктор.

Расстегнув на кармане «молнию», достал коробок, извлек из него две спички. Иван оказался в невезучих.

Короткая досталась ему. Место в самолете занял Щукин.

Сидя в автобусе, Перминов вдруг услышал в динамике голос и позывной Щукина: «Оркестр»! «Оркестр»! Я - ноль двадцать первый. У меня отказал двигатель. Планирую на поле».

Тотчас же последовала команда руководителя полетов:

- Ноль двадцать первый! Срочно катапультируйтесь!

Но Павел, видимо, работал на передачу. Его последними словами не только в радиоэфире, но и в жизни были: «Планирую на поле»!..

 

***

Перминов повернулся со спины на бок и, чтобы хоть как-то замять разговор и нахлынувшие вдруг воспоминания о Щукине, спросил:

- Сколько до конца дежурства осталось?

- Немного, - посмотрев на часы, отозвался Чижов и мысленно порадовался тому, что дежурство прошло вроде бы без взлета, как вдруг на табло вспыхнула команда: «Занять готовность № 1». Та же команда прозвучала Чижову и с КП по селектору.

Стартовый домик ожил хлопаньем дверей, топотом ног, предупреждал о тревоге и опасности.

Выскочив из домика, Чижов на ходу надел защитный шлем и кинулся к своему самолету, у которого вовсю хлопотали техники.

Казалось бы за несколько лет службы можно к этому привыкнуть. Не столь остро воспринимать естественные в общем-то команды.

Нередко бывало, что едва успеешь подняться в кабину, как раздается команда: «Отбой».

Но привыкаешь совсем к другому. Каждый раз душа наполняется тревогой. Каждый вылет - неизвестность.

Заранее не знаешь, на какой идешь перехват: условного или реального противника. И как тебя оценят по результатам работы? Не возникнут ли у кого из командования, да и у товарищей по службе, сомнения в твоем мастерстве? f Чижов уперся руками о борт самолета и легко перебросил себя со стремянки в кабину. С помощью техника втиснулся в подвесную систему парашюта, пристегнулся привязными ремнями, доложил:

- «Волжанка»! Ноль пятьдесят седьмой готовность занял!

- Ноль пятьдесят седьмой! Я - «Волжанка»! Вам воздух!

Голос Соколова показался несколько взволнованным.

Чижов запустил двигатели. Закрыл фонарь кабины, вырулил на взлетно-посадочную полосу... Невиданная сила понесла истребитель по бетонке, потом вверх. От перегрузки вдавило в кресло.

- «Волжанка»! Я - ноль пятьдесят седьмой, взлет произвел, - доложил он на Землю.

- Ноль пятьдесят седьмой! Я - «Волжанка»! Переходите на связь с «Брелком».

Чижов переключил радиостанцию на частоту командного пункта противовоздушной обороны.

- «Брелок»! Я - ноль пятьдесят седьмой, взлет произвел. Задание?

- Ноль пятьдесят седьмой! Курс двадцать, набор шесть тысяч, скорость...

Истребитель продолжал набирать высоту. Стрелка высотомера быстро накручивала метры:

- «Брелок»! Я - ноль пятьдесят седьмой! Курс двадцать, шесть тысяч занял.

- С курсом двадцать до команды...

Палящее солнце слепило глаза, и Чижов опустил на шлеме защитное стекло.

Внизу в легком мареве проплывала тайга. Пытаясь найти что-нибудь подозрительное, Чижов вгляделся в синий купол неба. Он был чист и, казалось, даже прозрачен.

Команда с КП затягивалась. Наступили тяжелые минуты ожидания. Он знал все команды, какие могли поступить. Их у перехватчиков всего несколько. И самая главная, пожалуй: «Приготовить оружие и уничтожить цель!» Только не учебную. Настоящую, вражескую. Перехватчик к ней постоянно готов. В точности же ракет, висевших под плоскостями, тоже сомневаться не приходилось. Они ждали команды.

Команда Чижову поступила несколько неожиданная:

- Ноль пятьдесят седьмой! В вашем районе находится низколетящая цель. Приступите к поиску.

«Этого еще не хватало, - подумал Чижов с досадой, окидывая взглядом пространство внизу. - Ждал одно, получил другое».

Работа предстояла нелегкая. Такой поиск, назывался «свободной охотой». Земля не выведет на цель и не подскажет нужных координат. Станции обнаружения ПВО в таких ситуациях иногда оказываются бессильными. И рассчитывать тогда приходится только на себя. Попробуй в огромном пространстве отыскать единственную цель?

Чижов немного снизился, пристально всматриваясь в сопки. Но все проплывающее внизу казалось безжизненным, будто прикрыто маскировочной сеткой.

Чижов убавил обороты двигателей и прошел по кругу над районом поиска, продолжая отыскивать цель. Результата не было. Она будто сквозь землю провалилась. Чижов знал, что на КП от него ждут доклад. Но что докладывать?

Изменив маршрут, Чижов положил истребитель на крыло для захода на новый круг и вдруг заметил «зайчик», отраженный от земли. «Озерко», - подумал он, всматриваясь в расщелину гор. Но тут же между сопок заметил приближающийся скоростной самолет. В такую удачу Чижов сначала не поверил. Только потом сообразил, что отраженный от стекол кабины летящего навстречу самолета луч солнца помог обнаружить «противника».

Рука нажала кнопку переговорного устройства:

- «Брелок»! Я - ноль пятьдесят седьмой. Цель наблюдаю: справа под десять, на удалении восемь, ниже две тысячи, однотипная.

По очертаниям и скорости Чижов определил тип самолета. И хотя тот уже был в поле зрения, Чижов боялся его потерять. Защитная окраска в любой момент могла «спрятать» его между гор. А сноровки и мастерства, как видно, «противнику» было не занимать, коль решился в горах ходить на бреющем полете.

- Ноль пятьдесят седьмой! Я - «Брелок»! Цель ваша.

- Понял! Атакую!

Чтобы занять прицельную позицию, Чижов сделал вираж и, стараясь не попасть в зону огня «противника», пошел на него. Каких-либо попыток, чтобы уйти из-под удара, «противник» не делал. Да если бы и сделал, Чижов к этому был готов. Когда расстояние между самолетами сократилось, Чижов, зафиксировав по фотоконтролю «поражение» цели, потянул ручку управления на себя, резко ушел вверх. Через секунду доложил:

- «Брелок»! Я - ноль пятьдесят седьмой, работу закончил.

- «Брелок»! Я - сто первый! - вдруг прорезало эфир. - Дайте команду ноль пятьдесят седьмому на точку идти со мной парой на расстоянии визуальной видимости.

Чижов развернул истребитель на обратный курс. С небольшим отставанием он шел в стороне от «противника».

- Ноль пятьдесят седьмой! Я - сто первый! Заходите на посадку. Я буду садиться за вами, - послышалось в наушниках.

- Показались сооружения аэродрома, который хоть днем, хоть ночью при любых метеоусловиях ждет из полетов крылатые машины. Навстречу привычно несется взлетно-посадочная полоса. Истребитель колесами касается бетонки, выпускает тормозной парашют. Освобождает полосу.

- Вслед за Чижовым приземлился «противник». Едва он выключил двигатели, как к нему на уазике подъехал командир полка Рощин. Подождав, когда пилот по стремянке, подставленной техником соседнего самолета, спустился на землю, Рощин строевым шагом подошел к нему, приложив руку к голове, доложил:

- Товарищ генерал-майор! Личный состав авиационного полка занимается учебно-тренировочными полетами...

Прервав доклад, генерал протянул руку:

- Здравствуй, Анатолий Иванович! Ну и воспитал ты своих орлов, - заулыбался генерал. - Не дают спокойно командующему полетать. Решил в горах, между сопок, спрятаться и то отыскали. Того и смотри, собьют!

- В этом деле они у меня мастера! - с гордостью произнес Рощин.

- Молодцы! Ничего не скажешь! - похвалил генерал. - Постройте личный состав.

Прежде чем объявить Чижову благодарность, командующий несколько раз прошелся перед строем летчиков и техников, думая о чем-то своем. Знал ли он Чижова в лицо? Навряд ли. Однако чутье, опыт помогли определить из числа стоящих перед ним в строю подчиненных именно его, и он, остановившись перед ним и, глядя в нескрывающие лукавство и торжество глаза, без предисловий, суховато и сдержанно заговорил:

- Это хорошо, что я шел на малой скорости. А если бы цель шла на большой, тогда, чтобы атаковать, тебе надо было сделать разворот и догнать ее. А чтобы ее догнать, тебе бы понадобилась сверхзвуковая скорость. А полеты на малых высотах на сверхзвуке запрещены. Сам знаешь: окна в домах могут повылетатъ.

- В реальной обстановке я бы не посчитался с этим, товарищ генерал-майор!

- С чем? - насторожился командующий.

- С окнами. Реальный противник мог бы наделать больше вреда.

Командующий не спеша отступил на несколько шагов назад, вновь повернулся лицом к стоящим в строю и уже голосом, привыкшим отдавать команды, продолжил:

- Капитан Чижов!

- Я!

- Выйти из строя!

- Есть! - и Чижов четко, по-уставному, сделал три шага вперед и так же четко повернулся лицом к товарищам.

- Равняйсь! Смир-но! - разнесся по аэродрому басовитый голос командующего.

Строй замер. Командующий приложил руку к защитному шлему на голове:

- За образцовое выполнение воинского долга и отличное владение боевой техникой капитану Чижову объявляю благодарность!

- Служу Советскому Союзу! - выдохнул Чижов.

- Становитесь в строй!.. А вам, Анатолий Иванович, - обратился командующий к Рощину, - в трехдневный срок отправить представление на капитана Чижова о присвоении ему очередного воинского звания майор. Вопросы будут? - обращаясь уже к личному составу, спросил командующий.

- Капитан Волошин, - раздался голос из строя и добавил: - Личный, товарищ генерал-майор.

- Хорошо, останьтесь.

Летчики, техники, механики разошлись по самолетам. На стоянке остались генерал, Волошин и Рощин.

- Что у вас? - не скрывая неприязни в голосе, сухо обратился командующий к Волошину, мысленно подумав:

«Насчет перевода, скорее всего»? Подумал не случайно. При первой возможности многие переводятся из этого гарнизона в другие, расположенные в городах или недалеко от них.

- Волошин, Волошин, - как бы вспоминая, повторил командующий, - вы к нам откуда перевелись?

- Из Дальневосточного военного округа.

- Слышал о вашем письме. Напомните о причине списания и переводе?

- По линии КГБ. Они разыскали моего дядю, брата матери, который во время войны в плен попал, а потом каким-то образом из Германии в Америку перебрался. Мы его считали пропавшим без вести, а он оказался жив. Вот так из-за него и пострадал.

М-да, - произнес командующий задумчиво. А про себя подумал, что в судьбе ждущего от него ответа капитана, безусловно, немалую роль сыграл Беленко. После того, как он угнал самолет в Японию, органы госбезопасности ко многим стали относиться по-другому. Многим крылья обрезали. А сколько еще обрежут - неизвестно. Однако вслух ничего этого говорить, естественно, не стал. Но и душой кривить не пожелал, обещая разобраться, а вердикт свой вынес такой, каким он его предвидел, суховато и коротко ответил: - Думаю, что мы вам в решении вашего вопроса помочь не сможем.

О случае, о котором подумалось командующем у, Волошин хорошо помнил. Произошел он несколько лет назад в соседнем полку, где служил Михаил.

ЧП, произошедшее у соседей, взбудоражило не только Дальневосточный военный округ, но и все Вооруженные силы Советского Союза.

Сначала средства массовой информации сообщи­ли о том, что старший лейтенант Беленко заблудился, случайно пересек государственную границу с Япони­ей и по ошибке сел на чужой аэродром. Однако сколь­ко ни пыталось наше правительство вернуть «пленни­ка» путем мирных переговоров, усилия оказались напрасными. Как позже выяснилось, «заблудился» он не случайно, а по договоренности со спецслуж­бами США. Сам Беленко для американцев, возмож­но, особой ценности не представлял. Особый интерес они проявляли к самолету МиГ-25, который по оборудованию и тактике - техническим данным не имел в мире аналогов. Своим осознанным предательством Беленко нанес не только ощутимый материальный урон своей стране, но и не меньший в моральном плане, расширив поле деятельности для сотрудников органов госбезопасности, руководствующихся еще со времен Дзержинского: сначала казнить, а потом помиловать.

После того как обескураженный ответом Волошин удалился, командующий, вопреки предположениям Рощина, задерживаться в полку не стал, от приглашения отдохнуть и отужинать отказался и даже в штаб полка не заглянул, а сразу же направился к своему самолету.

- Знаю, знаю, Анатолий Иванович, обо всех твоих проблемах, заботах и просьбах. Так что можешь не перечислять, - говорил он сопровождавшему его Рощину. - В других полках их еще больше. Твое хозяйство и раньше радовало. Надеюсь, и впредь не подведешь... А с Волошиным как быть? Чувствую, что вопрос этот вертится у тебя на языке, - решай сам. Скажу, что вопрос сложный. Не сломается, добьется сам всего, еще и спасибо скажет. Не мне тебе об этом говорить, - поднимаясь в кабину самолета и не пряча многозначительной усмешки, добавил: - Или я не прав?!

«Прав, прав, генерал! - в душе усмехнулся Рощин. - Не забыл, выходит, как, будучи зелеными лейтенантами, добивались они руки и сердца одной из выпускниц медицинского института, прибывшей по распределению в их гарнизон. Преуспел же он, а не соперник, сумевший дослужиться до генерала. Пора и домой, - проводив гостя, облегченно вздохнул Рощин, усаживаясь в ожидавший его уазик, чувствуя внезапно навалившуюся усталость. Невольно

***

Вернувшись домой, облачившись в спортивный костюм, Рощин позволил себе «командирские сто грамм», правда, не водки, а пятизвездочного коньяка, с аппетитом поужинал и, помешивая ложечкой в чашке чай, не желая обжечься, стал прихлебывать маленькими неторопливыми глотками. По другую сторону стола дочь Светлана тоже последовала его примеру, думая о чем-то своем, украдкой поглядывая на наручные часы.

«Куда-то торопится, а сказать не решается... Скорее всего, на встречу с одним из моих подопечных. Причем не с кем-нибудь, а с Волошиным. Как он там в своем гостиничном номере? Тоже, поди, бутылку распивает после отказа в помощи самим генералом», - невесело размышлял Рощин, делая вид, что не замечает ни вспыхивающих искорок в глазах дочери, ни ее встревоженного настроения.

Пока дочь с отцом молча чаевничали, Наталья Федоровна - жена Рощина, полноватая, не утратившая и к пятидесяти годам женской привлекательности и обаяния, хлопотала на кухне, гремя тарелками, ложками и вилками, вроде бы не обращая внимания ни на мужа, ни на дочь.

Но это лишь казалось.

- Пап! Правда говорят, что Волошина не восстановят на летную работу? - глядя в глаза отцу, нарушила затянувшееся молчание дочь.

- Думаю, правда, - ответил нехотя Рощин, ничуть не удивляясь вопросу дочери. - Сейчас у кагэбэшников, после случая с Беленко, считай, каждый второй военный летчик вызывает подозрения. А к Волошину у них особый счет.

- Это к тому, к неблагонадежному, которого с Востока перевели? - уточняет Наталья Федоровна, покидая кухню.

- К тому! - подтверждает Анатолий Иванович. - Если политика и дальше так будет продолжаться, скоро мы все окажемся в неблагонадежных.

- А что ты за него так переживаешь? - уставилась мать на дочь.

- Да так, - вздохнула Светлана, пожав плечами.

- Так! - усмехнулась Наталья Федоровна и покачала головой. - Ох, Светка, Светка!

- Что, Светка, Светка? - произнесла с укором Светлана. - Вы все еще продолжаете считать меня маленькой. Не забывайте, что ваша дочь взрослая и к тому же самостоятельная.

Не допив чай, порывисто встала из-за стола, подчеркнуто чмокнула мать в щеку, и ушла в свою комнату, где на тумбочке стояла клетка с попугаями, постучала по ней пальцем. Попугаи взволнованно забегали по палочке. Придирчиво оглядев себя в зеркале и успокоясь, возвратилась к обескураженному отцу и матери, весело проговорила:

- Не волнуйтесь, мои дорогие! Все будет хорошо! - и выскочила за дверь.

 

***

Закончив с чаепитием, Анатолий Иванович не торопился выходить из-за стола. Сидел и ласково глядел на жену, расстроенную и встревоженную куда больше чем он поведеним дочери. То что роман его Светланы с Волошиным набирает обороты, он не сомневался. И ничего предосудительного в этом не видел. А вот чем обернется - тревожило.

Почувствовав пристальный взгляд мужа, Наталья Федоровна наконец-то взяла себя в руки, сдержанно улыбнулась и произнесла задумчиво:

- Время-то как летит? Проскочило - и не заметили. Давно ли Светлана с куклами играла? А теперь как заговорила. Не забывайте, что ваша дочь самостоятельная. Выходит, мы ей не советчики.

- Может, она права, - усмехнулся Анатолий Иванович. Двадцать шесть все же... Вспомни себя в эти годы. Много ли ты советовалась с родителями? Насколько я знаю, проинформировала их, что выходишь замуж и все. Я помню.

- Ты скажи, какая память! - усмехнулась Наталья Федоровна. - Прямо феноменальная! Неужели все помнишь?

- Помню, Наташа! Все помню! Такое забыть нельзя. Столько времени прошло, а мне кажется, это было вчера.

- Мне тоже иногда так кажется, - оживилась Наталья Федоровна. - И слово это я могу повторять чаще тебя. Кажется, ты только вчера был лейтенантом! Кажется, только вчера я тебя встретила.

- Только ли меня? - нашел нужный момент прервать жену Анатолий Иванович, вспомнив многозначительную усмешку своего командующего при сегодняшнем расставании с ним.

- А Василия Терехина? Моего дружка и соперника? Или забыла, как мы волтузили друг друга, а ты в это время стояла в сторонке и посмеивалась при этом?

- Какого Василия? - с наигранным недоумением переспросила Наталья Федоровна, не забыв при этом пожать плечами.

- Моего большого нынешнего начальника. Встречался я с ним. Залетал на часок к нам в полк. «Сбил» его мой Чижов. Решил, видите ли, проверить нашу боеготовность, меж сопок полетать, - и Рощин не без удовольствия, полушутя, полусерьезно рассказал о воздушном поединке между командующим и Чижовым.

- Надо же, - не без интереса выслушав рассказ Анатолия Ивановича, без притворства удивилась Наталья Федоровна. - Значит, Василий Григорьевич не только командует, но и летает. Молодец! Ничего не скажешь.

Вот и надо было тебе выходить за него, - не удержался от ревности Рощин. - Была бы генеральшей, ходила бы в областной драмтеатр, а не в гарнизонный клуб.

- Дурак ты, Толя! - Наталья Федоровна с нежностью взъерошила густую шевелюру мужа. - Ни тогда, ни сейчас, он мне не нужен. И побил ты его правильно и поделом. А посмеивалась я, - не скрывая улыбки, продолжила Наталья Федоровна, - потому что была и остаюсь женщиной. А кому из нас, к тому же в девичьем возрасте, не отрадно видеть, как два здоровых парня доказывают право на любовь с помощью кулаков. Так что успокойся, дорогой. Была и останусь твоей. А в отношении Светланы, - перестав улыбаться, после минутной паузы, продолжила Наталья Федоровна: - Я думала, что ей другая судьба выпадет. Однажды чуть было не осталась вдовой. Не успела. До ЗАГСа дело не дошло. И вообще не знаю, что у них за отношения с Волошиным? Мне кажется, у нее в памяти еще Павлик жив?

- Откуда такие сведения? - с недоверчивой иронией произнес Анатолий Иванович. - Ты из Светланы, смотрю, Джульетту делаешь. Какую ты ей судьбу хотела бы?

- Полегче. Не обижайся, а пойми меня правильно. Знаешь, как трудно быть женой военного летчика? Я тебе только сейчас в этом признаюсь. Это тревожное постоянное ожидание с полетов. О задержках на службе, за что тебя часто упрекала, уже не говорю. Упрекала, а в душе гордилась тобой. Удивляясь твоей выдержке и работоспособности. И прожила-то я, Толя, все наши годы с тобой в предчувствии боязни за тебя. Все молила, чтобы с тобой ничего в полетах не случилось. Ночами часто не спала, все о тебе думала.

- Спасибо! - произнес Анатолий Иванович, обнимая жену. - Думаешь, я не чувствовал? Разве что не говорил. А следовало бы!..

- Правильно делал! - успокоила его Наталья Федоровна. - Зачем говорить, когда чувствуешь. Одно

жалко, не заметили, как жизнь пролетела. Вот и Светлана выросла.

- Нам на жизнь, Наташенька, сетовать, думаю, не стоит. Ее не замечаешь, когда она хорошо складывается. Не зря говорят: «Прожил, словно песню пропел!»

- Словами Шукшина заговорил, - улыбнулась Наталья Федоровна, освобождаясь из объятий мужа.

- Что поделаешь? Пока лучше не слышал. Мы же с тобой, я уверен, свою песню неплохо пропели. Друг друга не обижали. Все у нас, как надо, складывалось. А Светлана как свою пропоет, это от нее будет зависеть. Или я не прав?

- Все так, - согласилась Наталья Федоровна. - Только за ее судьбу я все равно беспокоюсь. Я же мать, - вздохнула, поднимаясь и сверкнув искорками в глазах, как недавно их дочь, вдруг озорно добавила: - А не пора ли нам, дорогой, в постель? Мне как-то под полковником привычнее и надежнее, чем под генералом, - и, соблазнительно качнув бедрами, пошла в спальню.

 

***

Волошин ждал Светлану не у себя в гостиничном номере, как хотелось ему, а в стареньких, потрепанных «Жигулях», латаных-перелатаных, но зато в собственных.

И хотя их свидания в последнее время проходили все чаще и длились все дольше, они понимали, что встречи им необходимы. Волошин старался не торопить тот час и миг, когда случится неизбежное - Светлана отдастся ему. Слишком уж бурно развивался их роман, все откровеннее и откровеннее становились взаимные ласки, после которых все труднее удавалось приходить в себя при расставании.

Сдерживало Волошина далеко не маловажное в его положении обстоятельство: Светлана была дочерью его непосредственного командира, причем далеко не рядового, и одно уже это обязывало быть осмотрительным, осторожным и терпеливым.

И без того уже он ощущал на себе иронические, пока что лишь ухмылки и взгляды многих своих сослуживцев. А при встрече с Рощиным - отцом Светланы - его взгляд казался излишне тяжелым, настороженным и как бы постоянно оценивающим. Было отчего чувствовать себя отвратительно и тоскливо. Особенно после сегодняшней встречи с командующим, влепившему ему, Волошину, летчику, не хуже, если не лучше других, однако лишенному полетов, а значит, и неба, словесную пощечину в присутствии, возможно, будущего тестя. «Как нашкодившему мальчишке», - подумал с горечью Волошин, взглянув уже не первый раз на часы.

Чтобы хоть как-то отвлечься от невеселых раздумий, Михаил включил радиоприемник. Тишину в салоне нарушил «Полонез» Огинского. «Хорошо, что хоть не «Орлята, учатся летать» или «Нам разум дал стальные руки-крылья», - невесело усмехнулся Волошин через стекло машины, вглядываясь в отходящую ко сну жизнь городка, кажущуюся мирной, спокойной и счастливой. На самом же деле не такая уж она была ровная и спокойная. Волошин знал, что проблем у жителей не меньше, чем у него. У кого-то по службе, у других - со здоровьем, а у третьих - семейная жизнь не ладилась. Словом, се ля ви - как говорят французы.

Наконец показалась Светлана. На лице Волошина невольно засияла улыбка. Он предупредительно открыл дверцу. Светлана легко опустилась рядом:

- Здравствуй, Миша! - смущенно проговорила она, не спуская глаз с Волошина. - Прости, что задержалась.

- Здравствуй! - Волошин провел рукой по ее прическе, сбившейся набок. Прижал к себе, обнял и поцеловал.

- Миша! - проговорила Светлана, оглядываясь по сторонам. - Увидят же.

Но произнесла, скорее по привычке, просто так, лишь бы что-то сказать, прижимаясь и опустив голову ему на плечо.

Он еще раз поцеловал. Светлана не противилась. Потом повернула зеркало заднего обзора в свою сторону, попросила Михаила включить свет в салоне, поправила волосы. Достала из сумочки помаду, подкрасила губы.

- Больше не хулигань! - и погрозила пальцем.

- А то что?

- А то Шевчук узнает и намылит нам шеи.

- Он еще не поумнел?

- Пока нет, - покачала она головой. - Ты знаешь, он такой смешной и глупенький, как наши попугайчики. Мне иногда его жалко становится. Особенно, когда он пытается за мной ухаживать. Слов не говорит, одни намеки. Совсем недавно упрекнул: «Светлана Анатольевна! Насколько мне известно, вы встречаетесь с Волошиным?» - «Ну и что?» - «Как что? Вы разве не знаете, что я к вам отношусь неравнодушно?»

- Почти как в старинном романе? Не правда ли? - подняла Светлана глаза на Волошина.

Рассказ о Шевчуке Волошину был неинтересен. Да и настроение с приходом Светланы не улучшилось. И чтобы прервать ее признания о влюбленности старшего лейтенанта медслужбы, хмуро буркнул:

- Ты меня не теряй. У командования отпросился, на несколько дней в Москву улечу.

- По поводу? - уставилась на него Светлана, не скрывая обиду за прерванный рассказ.

- У меня один повод.

- Хочешь восстановиться? - осудив себя за кольнувшее чувство обиды, спросила Светлана участливо.

- Попробую.

- Папа говорит, при нынешней политике - напрасные хлопоты. Никто не возьмет на себя такую ответственность.

- Посмотрим. У отца в Москве друг живет, бывший летчик-испытатель. У него есть прямой выход на главный штаб ВВС. Если там захотят помочь, думаю, договориться с кагэбэшниками смогут. Да, ладно, об этом. Пойдем в гости к Чижовым, - не желая продолжения разговора, предложил Михаил. - Женька давно приглашает. К тому же его сыну я вертолет купил, - кивнул он на картонную коробку, лежавшую на сиденье. - Купил, а подарить все не удосужусь.

- Не поздно? - спросила Светлана, окидывая взглядом ночной обезлюдевший городок.

- Они рано спать не ложатся, - отозвался Волошин.

Через минуту-другую подъехали к одному из

подъездов безликого дома, как и большинство домов в городке, построенных во времена Хрущева и прозванных «хрущевками».

Волошин осторожно взял коробку с вертолетом, помог Светлане выйти из машины.

Чижовы и впрямь не спали. Вера - жена Чижова, стройная и худощавая, со светлыми вьющимися волосами, в коротеньком домашнем халате, едва прикрывавшим ее очаровательные ноги, занималась уборкой.

Сам Чижов, расположившись на диване, листал очередной номер «Нового мира».

Протирая книжный шкаф, Вера наткнулась на конверт, который еще вчера сама же и сунула между книг. Достав его, виновато произнесла:

- Женя! Ты извини меня. Я совсем забыла: тебе письмо из «Красной Звезды».

Евгений отложил журнал, соскочил с дивана:

- Разве можно про такие вещи забывать! - произнес он, впрочем, не без восторга.

- Я завтра хотел в редакцию звонить. - Подскочил к Вере, попытался отнять конверт, но та, спрятав его за спину, подставила щеку.

- Может, хоть за письмо поцелуешь? А то не помню, когда это было.

Евгений чмокнул жену в щеку, распечатывая конверт, сказал:

- Если ответ положительный - десять раз поцелую! Если отрицательный... - Евгений запнулся на слове.

Он медленно прочитал письмо, после чего обратно спрятал его в конверт. Вздохнул.

- Что? Как всегда, - не удивившись, улыбнулась Вера и сочувственно добавила заученной фразой: - У-ва-жа-е-мый Ев-ге-ний А-на-то-ль-е-вич! К сожалению, ваш рассказ редакцию не заинтересовал. В нем слабо показаны столкновения характеров ваших героев. Желаем вам всего хорошего! Я не ошиблась?

- Пожалуй, нет, - отозвался он хмуро, а сам с возмущением произнес: - Опять не раскрыл им характеры. Хорошо! Раскрою! Да так, что они там сразу узнают и Трушина и что собой представляет летчик- инструктор!

- Кто такой Трушин? - полюбопытствовала Вера.

- Владимир Иванович Трушин, мой первый инструктор! - с гордостью произнес Евгений. - Я с ним впервые поднялся в небо!

В квартире раздался звонок. Евгений быстро сунул конверт в книжный шкаф, прошел в коридор и открыл дверь. На пороге появились Светлана и Михаил.

- Извините за поздний час, - начала оправдываться Светлана.

- Моя вина. Я настоял, - подал голос Волошин.

- Да бросьте оправдываться. Входите, коль пришли, - прервал извинения и впрямь не ожидавший визита Чижов и, предупреждая полураздетую жену, крикнул: - Вера! У нас гости!

Пока гости снимали обувь, а Евгений доставал домашние тапочки, Вера успела облачиться в платье, поправить прическу и, изображая благодушие, однако с тряпкой в руке, появилась в прихожей.

- Как видишь, гости пришли без предупреждения, - повеселев, продолжал Чижов: - Каются и казнятся. Просят простить, как ты на это смотришь?..

- Положительно! Коль пришли, значит, надо, - не скрывая насмешливости в голосе, заворковала Вера. - Прошу проходить! - и жестом пригласила смущающихся Светлану и Михаила пройти в комнату.

- Мы вообще-то не к вам, а к Игорю, - намеренно громко произнес Волошин. - Да, видать, опоздали? Наверное, уснул? - убежденный в обратном, остановившись у дверей в детскую комнату.

- Дядя Миша! Я еще не сплю! - отозвался звонкий голос. Дверь распахнулась, протирая кулачками глаза, в майке и трусах на пороге появился крепыш лет пяти.

- Раз не спишь, тогда здравствуй! - протянул Волошин ему руку.

- Здравствуй! - обрадованно хлопнул своей ладошкой о ладонь Михаила младший Чижов.

Волошин открыл коробку. Достал из нее по отдельности корпус, лопасти, вставил их на место и собранную модель протянул Игорю.

- Держи! Вырастешь - вертолетчиком будешь!

- Спасибо! - не скрывая восторга, ответил Игорь. - Только, когда вырасту, - я буду перехватчиком, как мой папа!

Вера ласково погладила сына по голове:

- Иди, перехватчик, спать, а то завтра снова в садик не добудишься.

Довольный подарком, Игорь с вертолетом скрылся за дверью.

- Давно не были, - как бы с упреком проговорила Вера, окидывая взглядом то Светлану, то Михаила. - Думала, совсем дорогу к нам забыли?

- Как видите, нет, - улыбнулась Светлана, глядя на Волошина. - Чем занимаетесь? - обратилась она к Вере, чувствуя, что не до праздных разговоров ни хозяйке, ни хозяину.

Чижов с укором посмотрел на жену. Вера, словно бы не замечая его недовольства, доставая из серванта чайные чашки и не скрывая иронии, добавила: - А чаще всего спорим о смысле жизни. Что лучше: летать или на базаре грушами торговать?

- И к чему пришли - насторожился Волошин.

- Ни к чему, - махнула Вера рукой. - По мне же одно другому не мешает.

- Мешает, да еще как, - не согласился Волошин.

Чижов раскупорил бутылку сухого вина, раскрыл

коробку конфет, достал из холодильника початую поллитровку «столичной», маринованные огурцы, оставшуюся после ужина ветчину и сыр.

Вернувшаяся из кухни Вера с тарелками, наполненными домашним печеньем, хлебом, и, озабоченно оглядев стол, не задержалась с ответом Волошину:

- Мешает, говорите? А как быть, к примеру, мне? Я не летунья, а биолог. А кому моя профессия в нашем городке нужна? В школе мест нет, и не предвидится. А сидеть на иждивении мужа, изнывая от безделья в двухкомнатной коробке, с ума можно свихнуться. Одна надежда: вдруг да получит муж повышение по службе, и, глядишь, в другое место переведут.

- Да он уже представлен к очередному званию. При чем досрочно! - Волошин поднял рюмку, взглянул с сочувствием на молчаливого Чижова. - Или не говорил?

- Как не говорил, - отозвалась Вера, поднимая бокал с вином и приглашая сделать то же самое Светлану. - Еще домой не заявился, а я уже знала.

- Сарафанное радио сработало! - буркнул Чижов.

- А что в этом плохого. Заметили - поощрили! - лукаво заулыбалась Вера. - Так что выпьем за его удачу.

- Да, Женя! Неважнецки, если не сказать хреново! - Волошин искоса взглянул на поднявшихся женщин, направившихся на кухню.

- Поболтаем одни, без вас, - хохотнула Вера. - Не соскучитесь, поди.

- Отказал мне генерал, Женя! Решительно и бесповоротно, - Волошин, не чокаясь, опрокинул в рот стопку, тоскливо взглянув на не скрывающего сочувствия Чижова, добавил: - Никому нет дела до меня, Евгений Анатольевич.

- Ну что теперь?..

- А что теперь! - Волошин неторопливо дожевал бутерброд с сыром. - Как бы жизнь меня ни ломала, но грушами торговать не буду. Да и на командующем, «сбитым» сегодня тобой, свет клином не сошелся. Попытаюсь в Москву слетать.

- В штаб ВВС?

- Да. Но если бы была возможность к самому генсеку на прием попросился, - невольно рассмеялся Волошин. - Но к нему и на пушечный выстрел не допустят.

- В штаб тоже не просто попасть, - напомнил Чижов.

- Знаю. Надежда на товарища отца, летчика-испытателя Абрамова Бориса Алексеевича. Разговаривал я с ним по телефону на эту тему. Обещал помочь.

У него есть прямой выход на высокое начальство. Рапорт о предоставлении отпуска на неделю по семейным обстоятельствам написал еще вчера. Думаю, отпустят.

- Ладно!.. Замнем это дело для ясности. Против третьей-то как?

- Давай! - согласно кивнул Волошин. - Мне же завтра медосмотр не проходить.

- Мне тоже, - разлил остатки спиртного Чижов.

- А как у вас со Светланой? - спросил вдруг неожиданно. - Ладится?

- Со Светланой, к сожалению, ладится, - вздохнул Волошин.

- Не понял! Если ладится, то почему, к сожалению? - не удержался от вопроса Чижов.

«По кочану!» - хотел ответить Волошин и закончить на этом разговор, но, взглянув на бесхитростное выражение лица Чижова, миролюбиво ответил:

- Сейчас мне только еще семейных проблем не хватает, - улыбнулся Волошин. - А если серьезно, то будь она, как твоя Вера, хоть биологичкой, хоть медичкой, но только не дочерью командира полка, а я, как и ты, перехватчиком, проблем бы не было. И свадьбу сыграли бы, и с жильем как-нибудь определились. В моем же подвешенном состоянии и искренние чувства - почва для лишних разговоров за спиной.

- Боишься разговоров? - усмехнулся Чижов.

- Нет, - покачал головой Волошин. - Понимаешь, какая-то неопределенность каждый день давит. Даже не знаю, как тебе объяснить?

- И то, правда, - с горечью согласился Чижов и виновато добавил: - Извини, не подумал!.. Может, еще по одной сообразим? Вроде бы в заначке есть.

- Нет, Женя! Лучше в другой раз! А нам пора по домам. Правда, Света, - поднимаясь навстречу улыбающимся и довольным своим общением женщинам, сказал Волошин и, не дожидаясь ответа, вышел в прихожую.

 

***

Попрощавшись с хозяевами, - Волошин по- мужски сдержанно и учтиво, Светлана суматошно и взволнованно, молча вышли из подъезда, молча сели в машину. И по дороге к дому никто из них не нашел нужным заговорить, обменяться мнениями, думая, видимо, каждый о своем. Поравнявшись с подъездом дома, в котором жила Светлана, Михаил выходить не стал, распахнул лишь дверцу, словно по обязанности, слегка приобнял свою спутницу, раз- другой прикоснулся губами к жаркой щеке, пожелал спокойной ночи и, не дожидаясь, когда она скроется в подъезде, погнал к себе в гостиницу.

Светлана тоже, стараясь не разреветься, ни разу не оглянувшись, чувствуя опустошающую душу усталость, поднялась на свой этаж.

Стараясь, как можно меньше стучать каблуками, прошла в квартиру, едва ли не на цыпочках, не зажигая света, дошла до своей спальни, вошла и, обессилившая, уткнулась лицом в подушку.

Как ни странно, ни слез, ни рыданий не последовало. Беспокойство, что родители могут ненароком увидеть ее, лежащую ничком на постели, расстроиться и заподозрить неладное, вернуло Светлане силы, помогло встать, включить свет и оглядеться. Все вроде бы было на месте, правда, фотография Павла Щукина, которую, торопясь на встречу с Волошиным, она положила вниз лицом, вновь стояла на прикроватной тумбочке. «Мамины заботы, - догадалась Светлана. - Решилась, видимо, напомнить», - вздохнула, погасила свет и нырнула под одеяло.

Под утро она заснула. Снится ей, будто стоит она в кабинете Шевчука, в их полковой медсанчасти:

- Я тебя последний раз спрашиваю, - строжится он над ней. - Согласна или нет?

- Я же вам сказала, Виктор Павлович.

- Что сказала? - покраснел Шевчук от гнева. - То, что ты сказала, я слушать не хочу.

- Ну я же не могу поступить против своей воли, - оправдывалась Светлана. - Если вы мне не нравитесь.

- Опять за свое: нравитесь не нравитесь, - взревел Шевчук. - Где такие слова нашла? Я ей одно, она мне другое, - стукнул он кулаком о стол, так, что все папки с бумагами подскочили. - Последний раз спрашиваю и говорю: если согласна - будешь жить в тереме. Ходить в жемчугах и золоте. Если нет - закую в кандалы.

- Лучше в кандалы, - соглашается Светлана.

Вдруг откуда-то набежала охрана в шлемах, в кольчугах, с топорами.

- Заковать в кандалы. Держать в подземелье до тех пор, пока не одумается! - отдал команду Шевчук главному бородачу, указав пальцем на Светлану.

- Будет исполнено, ваше величество! - отрапортовал тот.

Ее схватили под руки и повели в темный подвал. Она закричала так, что проснулась от крика. Приходя в себя, увидела, как в зашторенное окно пробивались солнечные лучи. В комнате все было по-прежнему. Стрелки настенных часов показывали начало нового дня. В клетке о чем-то между собой щебетали попугаи. А с фотографии, словно смеясь над всем происходящим, на нее смотрел Павлик.

 

***

Вернувшись к себе в гостиничный номер, узкий и тесный, словно школьный пенал, Волошин, злясь и кляня себя за более чем сдержанное расставание со Светланой, предался невеселым воспоминаниям.

Прошло больше года, как он был списан с летной работы и из Дальневосточного военного округа, был переведен в этот гарнизон, ближе к центральной части России и подальше от восточных рубежей. Так, на всякий случай. В угоду перестраховки.

Приказ о его отстранении, помнится, не столько поначалу потряс, сколько озадачил. Буквально еще за день все так хорошо складывалось. Почти в стратосфере, он сделал два учебных перехвата, за что на разборе полетов командиром полка был поставлен в пример другим пилотам.

Да и других, каких-либо предпосылок, которые могли бы так резко изменить жизнь, он не находил. Словом, служил не хуже большинства своих коллег.

Через три дня, в строевом отделе полка, ему вручили предписание о прохождении дальнейшей службы в другом военном округе.

По прибытии в штаб округа, в отделе кадров, ему предложили несколько наземных должностей, на что он ответил седоватому не по возрасту полковнику с летным значком на кителе.

- Мне все равно. Куда пошлете.

- Не понимаю. Как это все равно? - уставился тот на Волошина. Его лицо напряглось, а в глазах застыло любопытство. - В подобных случаях мы особо не разговариваем, - пояснил он. - Это уж вам, учитывая прежние заслуги, делаю скидку, - обиженно засопел кадровик.

- Да уж, сделали! - не скрыл обиду и Волошин. - Опустили с небес на землю.

- Мы в этом деле ни при чем, - стараясь погасить раздражение, ответил полковник. - И все же к чему у вас больше склонности - к штабной работе или к управлению полетами?

- К небу! - ответил Волошин, и от сказанного заныло под ложечкой.

- Так он стал руководителем на посадке в Озерском гарнизоне, в котором служили Чижов и Перминов, его бывшие однокашники по летному учи­лищу. Их присутствие на первых порах помогло ему легче вжиться в новый коллектив. А знакомство с бывшими летунами, майорами Дремовым и Зайце­вым, не столь остро и болезненно помогло осознать, что с ним произошло. С ними все было ясно и по­нятно. Если Дремова списали по здоровью, то Зай­цев на земле оказался за воздушное хулиганство. Теперь оба они свою «летную» биографию заканчи­вали в должности начальников штабов эскадрилий: занимались не только разработкой планов учебно-боевой подготовки, но и составлением графиков на­рядов, отвечая даже за доставку обедов на аэродром. Словом, в их обязанности входило много других, пусть и прозаических, и обыденных задач, без решения которых жизнь полка представить невозможно. Так что их летные навыки и на земле были не ме­нее необходимы, чем в воздухе. Они это понимали. Понимали, а сами постоянно с тоской смотрели в небо, куда в заоблачную даль крылатые машины уносили их товарищей.

Неделю назад, на свой страх и риск, Перминов взял Волошина на разведку погоды. Едва истребитель оторвался от бетонки, Иван отдал управление самолетом ему, наблюдая с помощью зеркала из своей кабины, с каким умением его друг управляет машиной. Порадовался и за сосредоточенный взгляд, каким он последовательно окидывал приборы. Волошин заметил это и улыбнулся в ответ. А душа ликовала. Вот они ни с чем не сравнимые минуты полета! Давно Михаил их не испытывал. Правда, по ночам во сне он часто летал как на перехваты, так и для стрельбы по наземным целям. А когда просыпался - все возвращалось на круги своя. Разминая очередную сигарету, сидя на кровати, подолгу курил, вновь и вновь прокручивая в памяти свою прошлую жизнь, пытаясь найти объяснение случившемуся с ним.

 

***

То, что в авиацию каждый приходит своей дорогой, Волошин осознал, что называется на собственном опыте. У одних она ровная и предсказуемая. У других - ухабистая, тряская и невезучая. У третьих. Впрочем, какой бы ни была, а начинается для каждого с мечты.

Михаил родился и рос в авиационном городке, в семье военного техника, засыпая и просыпаясь под гул взлетающих и садящихся самолетов. Раза два отец его брал на аэродром, где он наблюдал, как самолеты «ездят» по земле, а потом взлетают и садятся. Однако просьбам почаще бывать на аэродроме отец не внял, ссылаясь на то, что начальство не разрешает, да и самолеты могут «засосать». Он тогда не понял, как это они могут «засосать», но проситься больше не решался.

Мечтать же по-настоящему о небе он стал с третьего класса, когда, отдыхая у бабушки в деревне на каникулах, впервые увидел там самолет, который прилетел в село на обработку колхозных полей. Он не походил на те самолеты, похожие на стрелы, с короткими крылышками, которые базировались на отцовском аэродроме. Этот же больше походил на кузнечика или стрекозу, к тому же с винтом. Может быть, поэтому больше понравился и заинтересовал.

Площадка, с которой взлетал и на которую садился АН-2, находилась в нескольких километрах от села. Первое время большинство деревенских мальчишек на велосипедах наведывались на импровизированный аэродром, располагались на траве в стороне от взлетного поля и часами наблюдали за зеленым крылатым созданием.

Вскоре всем Мишкиным сверстникам затея эта надоела, и только он один не переставал ездить. Ляжет на траву и смотрит, как со стороны лога, слегка покачиваясь с крыла на крыло, заходит на посадку зеленокрылый «кузнечик». Приземлившись, скрипя тормозами, подрулит к трем большим цистернам с ядохимикатами. Пока рабочие заправляют его емкости с помощью брезентового шланга, летчики выйдут, покурят в сторонке, о чем-то поговорят между собой, и вот уже крылатое создание снова в воздухе. И это занятие ему нисколько не надоедало. Скорее наоборот, чем больше смотрел, тем больше хотелось быть на аэродроме. Иногда удавалось даже подойти к нему и потрогать за крылья.

А однажды, когда самолет заправили, к Мишке подошел один из летчиков, скорее всего, главный, и спросил:

- Полетать хочешь?

Мишка сначала не понял: шутит он или нет. Немного растерявшись, не зная, что сказать, молча кивнул головой. Летчик усадил его на боковое сиде- дом на огромной скорости проносится ярко-зеленое поле. А когда самолет резко снижался или набирал высоту для нового захода, у Михаила сердце замирало и куда-то проваливалось. Он непроизвольно хватался руками за сиденье, чтобы не сползти с него. А сердце, скорее всего, замирало не от страха, а от восторга. Тогда же, после этого памятного полета, он решил, что непременно будет летчиком. Его главными книгами стали «Вам взлет» - Анатолия Мар- куши и «Цель жизни» - Александра Яковлева, из которых он познал не только о мастерстве летного дела, но и устройство, и конструкцию самолетов.

После окончания школы Михаил повез документы в Новосибирск в приемную комиссию, которая находилась на Красном проспекте при Западно-Сибирском управлении гражданского воздушного флота. После сдачи документов его зачислили кандидатом в Бугурусланское летное училище.

За вступительные экзамены он не очень переживал. В аттестате стояли почти одни пятерки. Боялся другого - не пройти медкомиссию. Он знал, что в летчики берут совершенно здоровых. Но и тут волнения оказались напрасными. Всех врачей он прошел без сучка и задоринки. Душа пела и ликовала! А Новосибирск в тот теплый и солнечный день, с его шумными улицами, полными автобусов и горожан, Михаилу показался самым замечательным, а может, даже лучшим городом мира!..

До экзаменов оставался один день. Чтобы как- то скоротать время, он поехал в аэропорт посмо­треть на самолеты. Среди ИЛов, ТУ, АНов, с кото­рыми был знаком лишь по книгам, он увидел новую модель самолета-истребителя, который быстро ру­лил к взлетно-посадочной полосе, а через несколь­ко минут легко оторвался от бетонки и под большим углом, содрогая воздух громовым раскатом, скрылся в небе. «Ох, ты»! - только и выдохнул Михаил, гля­дя завороженно ему вслед. И этого было достаточно, чтобы забрать документы в приемной комиссии и отвезти их в военное училище летчиков...

 

***

…Вспоминая о недавнем полете с Перминовым, он всякий раз как бы заново испытывал необъяснимое чувство того волнения, которое возникало в его душе и во время учебных полетов, будучи курсантом, и после в годы службы до злополучного приказа об отстранении его от любимого дела. И хотя относил себя к числу людей не сентиментальных, готов был запеть во весь голос. Да и было от чего.

Под правым крылом в синеватой дымке тянулся сосновый бор, небольшие деревушки и поселения вдоль его кромки, ровные квадраты полей с ярко зеленеющими весенними всходами, березовые колки, прозрачные блюдца озер. А стада коров на лугах смотрелись маленькими божьими коровками. Высота скрадывала скорость, и в какие-то секунды казалось, что самолет неподвижно висит между небом и землей. И только вздрагивающие стрелки на приборах развеивали обманчивое ощущение, а едва улавливаемый гул турбин напоминал о работающих двигателях.

Под левым крылом тянулась широкая многоводная река, без единого островка. В нескольких местах она делала небольшие изгибы, потом опять выпрямлялась и, насколько охватывал глаз, убегала ровной голубой лентой.

Волошин ввел истребитель в разворот: река опрокинулась и стала уплывать под правое крыло. Потом перевел истребитель в горизонтальный полет, немного расслабился, пошевелил затекшими от привязанных ремней плечами и вновь, окинув взглядом приборы, взял далее курс в район запланированных полетов.

Самолет чутко реагировал на малейшие отклонения ручки управления. Волошин, как и прежде, снова почувствовал себя сильным и счастливым.

Невольно вспомнились слова бывшего командира полка, полковника Носачева: «Чтобы подняться в небо и посмотреть на землю с высоты - для этого стоило родиться!»

«Хорошо сказал!» - подумал Волошин о своем бывшем командире и еще острее осознал, что он рожден для высоты и неба!..

 

***

Ни на другой, ни в последующие дни Светлана не давала о себе знать. Волошин тоже не пытался искать повода для встреч, тем более для выяснения отношений. Погруженный в свои переживания, он отбывал положенное время на аэродроме, помогая руководителю полетов. К этому его обязывала должность руководителя радиолокационной системы посадки, какую он занимал.

После последнего свидания со Светланой Михаил старался о ней не думать. Старался-то старался, да, видимо, напрасно, потому и злился на себя, сознавая, что все попытки оградить себя от нравившейся ему женщины, не скрывающей к нему искренних чувств, смехотворны и несостоятельны. А значит, размолвка их не могла долго продолжаться.

В Светлане он видел не просто привлекательную женщину, с которой можно было бы при желании и настойчивости удовлетворить в постели мужские потребности. Для этих целей в их военном городке нетрудно было бы найти женщину на роль временной подруги. Не случайно гостиницу, где проживали офицеры, окрестили общежитием женихов, а некоторые называли домом интимных свиданий.

Светлана же завоевала сердце Волошина не только женскими прелестями, а прежде всего богатством души своей - умением сострадать и быть самостоятельной в своих суждениях; готовностью прийти на помощь нуждавшимся в поддержке и сочувствии. Начитанностью и любознательностью - качествами, присущими натурам, наделенным тонким вкусом и способностью понимать подлинную красоту.

«Может, я и приписываю ей эти качества? Излишне идеализирую, поскольку неравнодушен? - думал Волошин, сидя в салоне гражданского самолета ТУ-154 в качестве одного из пассажиров. - Ну что ж! Если не ошибаюсь, то не так уж в жизни все плохо», - искоса поглядывая в иллюминатор, за которым белым безмолвием простирались облака.

В салоне и уютно, и комфортно. Между рядами время от времени прохаживаются стюардессы, предлагая лимонад и минеральную воду.

Соседом Волошина оказался мужчина лет сорока, с небольшой залысиной. Его плотную, упитанную фигуру облегал черный костюм с белой, кажется, даже накрахмаленной рубашкой. На темно-вишневом галстуке вызывающе выделялась дорогая заколка. На полных и сочных губах стыла высокомерная и самодовольная усмешка. Рядом с ним восседала холеная дамочка, видимо, жена, с которой он изредка переговаривался, кладя голову на ее плечо и закрывая глаза, демонстрируя не то утомленность, не то озабоченность.

«Наверно, попытается начать разговор», - с неприязнью подумал Волошин и не ошибся.

- Отечеству служим? - не скрывая иронии, снисходительно взглянув на погоны, не удержался от вопроса сосед.

- Отечеству, - нехотя ответил Волошин, давая понять, что не расположен к разговору.

- Служить, конечно, дело благородное, - еще шире улыбнулся сосед и не без ехидцы продолжил: - Я тоже по дури чуть не поступил в военное училище. Да с помощью отца вовремя одумался. Потому как считаю, кроме благородства, материальная сто-

Где-то на Алтае, под Барнаулом служит. Приедет в гости, достану им все, что надо, в своем ОРСе. Да еще чемоданы продуктами набьют. После этого обратно едут в свой городок служить Отечеству. Днями и ночами служат. Выезд в город считают за праздник. А наш известный пролетарский писатель говорил, что жизнь дается один раз. Вот так-то, - приподнял он указательный палец. - А мы этого не ценим.

Волошин брезгливо поморщился, встал, подошел к одному из пассажиров, сидевшему на пару рядов впереди, с просьбой поменяться местами - и тот согласился.

Обладатель золотых зубов не сразу сообразил, что произошло. Пожал плечами. Сделал удивленный вид. Посмотрел на жену. Та в ответ склонила его голову на свое плечо, как бы давая понять, что пора попридержать язык за зубами...

В здании аэровокзала Волошин, помахивая спортивным дипломатом, направился к первой же телефонной будке. Подождав, когда она освободится, зашел в кабину, нашел в записной книжке нужный ему номер, набрал и с тревожным ожиданием стал слушать гудки.

Отозвались не сразу. Наконец, звонкий и молодой женский голос ответил.

- Да, да!

- День добрый! - волнуясь, заговорил Волошин. - Извините за беспокойство! Мне бы Бориса Алексеевича! Нет? - с огорчением переспросил: - А когда можно перезвонить?

- А кто его спрашивает? Может, что-то передать, как вернется?

- Капитан Волошин! - сумрачно буркнул он и, не удержавшись, добавил: - Сын его, насколько мне известно, лучшего друга.

- Ой, как здорово! - обрадованно отозвался все тот же звонкий и певучий голос. - Так вы и есть Михаил? Можете не перезванивать, а хоть сейчас приезжать. Адрес знаете? Вот и хорошо. А папа будет после обеда. Так что приезжайте! Обязательно!..

«Ну, положим, пока самого дома нет ехать не стоит», - решил Михаил и, чтобы не терять время, сел в подошедший автобус, идущий в центр столицы.

Через каких-то полчаса он уже щурился от сияющих куполов храма Василия Блаженного.

«И впрямь, лепота», - восхищенно оглядываясь вокруг, выдохнул Волошин, чувствуя величие и красоту первопрестольной.

Красная площадь! Вот она какая! Начало и продолжение истории нашего государства! Недаром на ней проводятся главные торжественные мероприятия: Парад Победы, демонстрации и шествия, не уставал он восторгаться, вспомнив, как завидовал вместе со своими школьными товарищами Юрию Гагарину и Герману Титову, которых на этой площади чествовали москвичи.

Михаил был раньше в Москве, но это ему сейчас нисколько не мешало любоваться зубчатыми стенами Кремля, кремлевскими звездами, он дождался смены караула у Мавзолея и лишь после этого посетил ГУМ, чтобы не с пустыми руками явиться в гости, и, слегка уставший, ближе к полудню отправился к Абрамовым.

 

***

Дверь открыл сам хозяин - Борис Алексеевич, плотный крепыш, с густой шевелюрой и военной выправкой, радушно и широко улыбаясь.

Не менее доброжелательно встретили Михаила и жена Абрамова - Мария Николаевна, преподаватель русского языка одной из московских школ, и их дочь Саша, студентка МГУ.

Потому как стол в зале был по-праздничному накрыт, Михаил понял, что его и впрямь ждали, иначе — бы не готовились заранее.

Простота в общении со стороны Абрамовых помогла ему одолеть скованность и внутреннее напряжение.

Пока мать с отцом занимались последними застольными приготовлениями, Саша, с короткой стрижкой, с карими глазами, небольшого роста, походившая, скорее всего, не на студентку, а на школьницу, не давала скучать Михаилу. Ненавязчиво и бесхитростно расспрашивая о службе, о жизни и нравах военного городка, даже о том, во что предпочитают одеваться женщины и какие прически в моде.

Перед тем как выпить, Борис Алексеевич встал и, глядя на Михаила, как бы для своих домочадцев, произнес:

- По правде сказать, не ожидал увидеть у себя в гостях сына моего лучшего товарища. Я, конечно, этому очень и очень рад, - потом, обращаясь к Волошину, продолжил: - Твой батька, Михаил, был не только хорошим офицером, отличным техником, но и незаурядным, душевным человеком с веселым характером. А как пел и играл на баяне - в полку равных не было! Три года мы служили в одной эскадрилье. И хотя жизнь развела нас, память не потускнела. Рад за него, что жив, здоров, что у него есть продолжатель семейной традиции, - одобряюще посмотрев на Михаила, предложил: - Так что давайте выпьем за друга моей молодости и за его сына. За вас, Михаил!

После непринужденного застолья глава семьи попросил жену:

- Ты, мать, нам в кабинете что-нибудь собери. Мы там с Михаилом разговор продолжим.

- .Вот так я и пострадал из-за дядьки, - продолжил Волошин, сидя за журнальным столиком в кабинете хозяина. - А без полетов, хотите верьте, хотите сомневайтесь, мне жизни нет и не будет.

- Родственник тут ни при чем, - не согласился Абрамов. - Система наша дурацкая виновата.

С утра они отправились в главный штаб ВВС.

В холле он попросил Михаила:

- Давай бумаги, а сам здесь жди. Если надо - пригласят.

Волошин передал ему папку с документами. Борис Алексеевич показал дежурному майору пропуск и не спеша стал подниматься на второй этаж.

Холл между тем не пустовал. Вокруг Волошина то и дело сновали люди в погонах. Одни, как и Абрамов, показав пропуск дежурному, поднимались по лестнице. Другие заходили в кабины и звонили по прямым телефонам в тот или иной кабинет, решая свои вопросы. Младшие по званию отдавали честь старшим. Те снисходительно и привычно козыряли в ответ. Словом, набирала обороты обычная армейская жизнь со своим укладом, уставом, служебными заботами и проблемами.

Волошин надеялся, что его пригласят. Но прошло уже около часа, если не больше, однако никто его не побеспокоил. Томительные минуты ожидания казались долгими и мучительными, и он начал невольно подремывать.

Наконец на лестнице увидел спускающегося Абрамова. Он был хмур и мрачен. Передавая папку, произнес:

- Как и предполагал я: хреновые твои дела, Михаил. Понимают, но ответственность брать на себя никто не хочет. Ну да шибко-то не отчаивайся. Главное, не отказали. Так что документы я нашел нужным оставить. Да не потеряются. Не бойся. Оставил не кому-нибудь, а верному и надежному товарищу своему. Он практически вхож во все кабинеты.

- Не отказали? - усмехнулся Волошин. Его слова прозвучали, скорее всего, не усмешкой, а упреком. Этот упрек в некоторой степени относился и к Абрамову, на помощь которого Волошин рассчитывал как на последнюю надежду.

Словно оправдываясь, тот произнес:

- Что от меня зависело, я все сделал.

 

***

Распрощавшись с Абрамовым, решительно и категорично отказавшись от приглашения остановиться у него на квартире, Волошин отправился на поиски крыши над головой. Объехав несколько гостиниц, далеко не перворазрядных и не престижных. В одной из них ему улыбнулась удача. Нашлось- таки свободное место.

Повеселевший, он поднялся в указанный номер, решив, перед тем, как отправиться любоваться красотами и историческими памятниками столицы, собраться с мыслями и подумать, как с большей пользой для себя провести оставшиеся дни своего пребывания в первопрестольной.

Приняв душ и переодевшись в спортивный костюм, прилег на кровать и стал просматривать приобретенные свежие номера нескольких газет разных названий. На одной из страниц «Советской России», именуемой в народе «Совраской», его внимание привлекла фотография миловидной особы - героини очерка «Сердце, отданное детям». Вчитавшись в текст и пристально всмотревшись в фотографию, Волошин едва не вскрикнул от изумления.

С фотографии ему улыбалась Татьяна Дмитриевна Семыкина, некогда просто Таня, его первая юношеская любовь и привязанность. «Может быть, совпадение! Помнится, что и фамилия у нее была другая», - продолжал сомневаться Волошин, а память между тем воскрешала картинки и эпизоды из не такого уж и далекого прошлого.

Ему восемнадцатый год, а его Таня первокурсница пединститута, у нее день рождения. В комнате институтского общежития торжественно и празднично. За столом Таня, ее самые близкие подружки, тоже первокурсницы, и он.

На столе несколько бутылок вина и бесхитростная закуска. Последние приготовления закончились, стаканы наполнены, собравшиеся с нетерпением ждут тост. Наконец одна из девушек, наиболее, видимо, решительная, встала и, немного смущаясь, произносит:

- Танечка! Перво-наперво желаю тебе хорошего здоровья! Хорошей учебы! Не забывай о том, что первый курс самый трудный. Всего самого лучшего тебе в жизни. Ну и, конечно, большой и счастливой любви!..

При последних словах Михаил невольно смутился, поскольку девчата смотрели не на Таню, а на него.

Прозвучало еще несколько тостов, в том числе и его. Вскоре подружки разошлись. В комнате остались лишь захмелевшие Таня и он, безудержно целующиеся и тесно прижимающиеся друг к другу.

- Миша! А ты меня на самом деле любишь? - спрашивает Татьяна, уставившись на Михаила испытывающим взглядом.

- Ты что, сомневаешься в этом?

- Нисколечко.

- Ты самый, ты самый лучший, - говорит Таня в ответ, прижимаясь к груди Михаила и глядя с любовью в его глаза. - Окончишь школу, поступишь в летное училище, а я тебя буду ждать и ждать. Сколько надо, столько и буду ждать! Я смогу!.. Не веришь?

- Верю, - отвечает он, вновь и вновь целует Татьяну.

- Не веришь, - не то сомневается, не то лукавит она. - А я, Мишенька, ради тебя все смогу.

Ночевал Михаил в этот раз у Татьяны в общежитии. О ночных событиях он плохо помнил. А вот раннее утро и Татьяна с заплаканными глазами хорошо запомнились. Лежа под одеялом вместе с Михаилом, она то и дело твердила:

- Не знаю, - потерянным голосом ответил Михаил.

- Не знаю, - возмутилась она. - И я не знаю. А виноват во всем ты, - продолжала корить Татьяна, темнея лицом и всхлипывая.

- Что-нибудь придумаем, - почесывая затылок, чтоб хоть как-то успокоить ее, ответил он.

- Придумаем. И что же ты придумаешь? А главное, когда? - не успокаивалась его возлюбленная.

Ему порядком надоели ее причитания и он, испытывая горечь и разочарование, отводя глаза от соблазнительной Татьяниной груди, покинул постель и буднично ответил:

- Пойми. У меня сейчас на первом месте экзамены в школе, а потом вступительные в училище.

- Вот как! - не скрывая иронии и еще больше негодуя, поднялась с постели Татьяна. Ну, знаешь ли, дорогой! Катись-ка ты подальше. У него, видите ли, экзамены. А я, значит, на втором, а может, на сотом месте?..

Волошин отложил газету. Нахлынувшие воспоминания заставили изменить планы на предстоящий вечер. Захотелось немедленно, сейчас же увидеть Таню покаяться и объясниться, вновь почувствовать себя молодым и сильным. Как бы само собой родилось и окрепло решение позвонить, услышать ее голос и если согласится, встретиться. Немедля ехать.

Волошин оделся, спустился в вестибюль, узнал у администраторши адрес ближайшего переговорного пункта, оказавшегося, кстати, через дорогу от гостиницы; и, не теряя времени на раздумья, пошел оформлять заказ на переговоры. Через каких- то полчаса его попросили пройти в одну из кабин и он, плотнее прижимая телефонную трубку к уху, не скрывая возбуждения, услышал на другом конце провода глуховатый женский голос.

- Давай не будем об этом по телефону. Встретимся и поговорим. Ну, как не о чем? Я тебя прошу. Для меня это очень важно, поверь, и необходимо. Словом, завтра же выезжаю. Приеду, позвоню в школу. Хорошо. Имей в виду, я не шучу. Так что, до встречи.

Волошин повесил трубку, вздохнул, вытер вспотевший лоб. Но уходить из кабины не спешил, продолжая осмысливать услышанное. Покинув переговорный пункт, добрался до ближайшей станции метро, чтобы ехать на один из вокзалов и приобрести билет до Белогорска.

 

***

Через сутки, как и обещал, дозвонился до школы и обрадовался: его Таня на этот раз встретиться не отказалась и обещала подъехать. Оставалось ждать.

Ветер был слабым и неустойчивым. Правда, иногда порывы были сильными и тогда он срывал листву с тополей в небольшом палисаднике, гонял ее вместе с пожелтевшими бумажками, шелухой от семечек и окурками по перрону.

Подобно воробьиной стае, листья и бумажки начинали носиться из стороны в сторону в поисках приюта. Путались под ногами прохожих и подхваченные новым порывом неслись дальше вдоль железнодорожного полотна.

Михаил с грустью смотрел им вслед и думал о встрече. Сутки, проведенные в вагоне поезда, поспособствовали тому, чтобы воспоминания, столь неожиданно обрушившиеся на него и заставившие спешно покинуть столицу ради встречи с первой юношеской любовью, постепенно утратили остроту и жгучесть. И сейчас, стоя под часами, под которыми и в прошлой жизни он частенько простаивал в ожидании свидания с Татьяной, Волошин испытывал, скорее, чувство досады и нетерпения, неудовлетворенности и тревожного любопытства. Неудовлетворенность исходила из того, что он не смог убедить себя окончательно и бесповоротно в том, что все эти годы чувства, испытываемые к Татьяне до дня их расставания, не покидали его памяти, души, сердца. И вдруг надо же вспыхнули, проснулись, заговорили. Любопытство же состояло в том, как отреагирует его бывшая любовь при встрече после восьми лет расставания, не изменившая, похоже, привычке опаздывать. Кому-кому, а ему был известен водившийся и раньше за ней этот грешок: то в институте задержалась, то в общежитии, то по магазинам бегала в поисках тряпок. Так было раньше. Сейчас все могло быть иначе. Не узнает и проскочит мимо и дальше умчится быстрой походкой, с приподнятой гордой головой. А что подумает при этом представить несложно.

«А сам-то узнаю? - засомневался Волошин. - Наверняка изменилась». Хотя в газете на фотографии он ее сразу узнал. Все те же брови вразлет. Такие же большие, с лукавинкой глаза и пристальный взгляд, которым, казалось, даже с фотографии она пронизывала Михаила, как бы спрашивая: «Ну, как твои дела, голубчик?»

Михаил все чаще и нетерпеливее отворачивал рукав кителя и смотрел на часы. Чтобы унять нахлынувшее волнение, курил папиросу за папиросой, вглядываясь в лица прохожих женщин, а Татьяны все не было и не было.

Михаил понимал, что своим затянувшимся ожиданием привлекает внимание прохожих, не без любопытства окидывающих его взглядами, а нередко и ироническими улыбками.

К одной из женщин в спортивной шапочке и темно-красном костюме чуть было не кинулся навстречу. Очень уж походила она на Таню. Сердце учащенно заколотилось, лицо полыхнуло жаром. Но он

Попытка первым увидеть Таню успехом не увенчалась. Она появилась из дверей вокзала, откуда он ее не ждал. Подошла, тронула за рукав и наигранно спросила:

- Вы не меня ждете?

Михаил обернулся:

- Неужели это ты? - только и смог выдохнуть он, не скрывая волнения.

- Не узнал! Я! Кому же быть? - ничуть не удивляясь, успокоила она его и как раньше взяла под руку, и они медленно пошли в сторону привокзального парка.

Татьяна была в коричневом плаще, на голове повязан голубой платок, из-под которого выглядывал волнистый локон каштановых волос. Влажные глаза светились приветливой, чуть лукавой улыбкой.

Михаил приостановился, обнял ее и попытался поцеловать. Татьяна убрала руку, отстранилась и, избегая поцелуев, не попросила, а потребовала:

- Перестань! Делать этого не надо. Слышишь или нет. К тому же на нас люди смотрят. Что они про меня подумают? Мне небезразлично.

Прохожие, казалось, на самом деле задерживали шаг и осуждающе смотрели на них.

- Пусть думают, что хотят, - не сразу уловив подчеркнутость в словах Татьяны «про меня» и «мне», когда же осознал их смысл, удрученно добавил: - Что они о нас знают!

- Ты ненормальный, - упрекнула Татьяна, окончательно освободившись из его объятий. - Чуть не задушил. Прическу разлохматил до неузнаваемости. На кого я теперь похожа?

- На царевну! - улыбнулся Михаил и вновь попытался поцеловать.

- Эх ты, царевич! - с укором произнесла она и протянула Михаилу платок. - На, подержи, - и при-

- Чувствами надо уметь управлять. - Она снова подхватила его под руку, но, сделав несколько шагов, они остановились.

- У меня есть предложение сходить в кинотеатр, - сказал Михаил.

- Насколько я понимаю, в «Сибирь», и посмотреть фильм «Старики на уборке хмеля», который мы с тобой последний раз смотрели?

- А почему бы и нет? - оживился Михаил.

- Ты извини, но в тот кинотеатр я больше не хожу.

- Пойдем в ресторан, посидим, поговорим, ведь столько лет не виделись, даже подумать страшно.

Татьяна пристально посмотрела на Михаила, на этот раз заблестевшими от навернувшихся слезинок глазами, и тихо проговорила:

- О чем говорить-то? Мне, кажется, и говорить теперь не о чем?

- Как не о чем? О жизни. Только о той, в которой тревоги, разлад, непокой!

- В рифму заговорил, - усмехнулась Татьяна.

- Это не мои, где-то слышал, вот и взбрело в голову.

- Я ненадолго пришла, - отрезвила его пыл Татьяна. - Да и твой поезд отправляется через час.

- Так быстро хочешь меня покинуть? Я предлагаю сходить в ресторан. Номер в гостинице сниму. Посидим, поговорим. Ты мне, как и раньше, песню о голубой тайге споешь.

- Нет, Миша, - задумчиво проговорила Татьяна. - Ничего я тебе не спою. Разучилась петь. Посмотрели друг на друга и хватит, - она с нескрываемой особой женской нежностью поправила ему галстук и добавила: - Домой надо идти.

- Что так быстро-то?

- Ты его любишь? - ревниво спросил Михаил.

- Прошу, не надо вопросов задавать. Пока есть время в парке погуляем.

На одной из аллеек Татьяна спросила:

- Расскажи, как меня отыскал?

- Совсем просто, - Михаил хотел улыбнуться, но вместо улыбки в его глазах Татьяна увидела боль.

- Беру «Совраску» и своим глазам не верю! С газетной страницы на меня смотрит лучший педагог школы Семыкина Татьяна Дмитриевна, которую я пытался искать все эти годы, а она, словно сквозь землю провалилась.

- Не провалилась, а спокойно до прошлого года жила на Брянщине. А потом сюда переехали. У мужа от родителей квартира осталась. Вот так и живем втроем: я, муж и сын Мишка.

- Мишка? - встрепенулся Михаил.

- Нет, нет. Ничего лишнего не подумай. Не твой он, - и буднично добавила: - Какое первое имя пришло на ум, так и назвала... А что потом-то было?

- Потом заказал с тобой переговоры.

- Которые напугали меня до ужаса. Т ы же грозился не только приехать, но и выкрасть. Тем самым нанести ущерб школе, которая осталась бы без математички. Поэтому педагог и просил вас не встречаться, - лукаво уставилась она на Михаила.

- Это было не в моих силах, - признался он.

- Эх, Мишка, Мишка! Не пойму к чему все это? Зачем трогать старые раны?

В парке было тихо. С тополей на землю падал оставшийся кое-где пух. Скамейки, расставленные вдоль аллей, были пустыми. Желающих посидеть на них не было. Лишь изредка навстречу попадались прохожие, путь которых пролегал через парк.

- Ты хоть немного о себе-то расскажи? Как живешь? На чем летаешь?

- На чем летаешь? - усмехнулся Михаил. - Ты меня извини, но мы не о том говорим.

- Интересно! О чем же нам говорить? - насторожилась Татьяна.

- Ну не за этим я приехал, чтобы рассказать на чем летаю.

- Эх, Миша, Миша! Мне, кажется, ты таким же наивным и бесшабашным остался, каким был раньше, - засмеялась Татьяна, и на ее лице вспыхнул румянец. - Ладно, спрашивай, что тебя интересует?

- Ты хоть иногда меня вспоминаешь? - спросил он.

- Это что, так важно?

- Важно.

- Голова ты садовая, - вздохнула Татьяна. - Какая теперь разница, вспоминаю или нет? - И, уходя от прямого ответа, тихо продолжила: - Наверное, в мире на самом деле есть какие-то таинственные силы! Может быть, телепатия! Может, что-то иное! Перед твоим звонком я тебя во сне видела. Будто бы у нас с тобой свадьба. Я в белом нарядном платье. Ты в черном костюме, с розочкой в кармане на груди. Гостей полон дом. Мы с тобой танцуем, нехотя садимся за стол. Нам «горько» кричат, мы долго и охотно целуемся. А потом я ни с того ни с сего встала из-за стола и выскочила на улицу. Т ы за мной кинулся. Бежишь, а догнать не можешь. С тем и проснулась...

- Считай, что догнал и больше тебя никому не отдам, - проговорил Михаил в ответ. Прижал Татьяну к себе и, махнув рукой на запрет, поцеловал. Она и впрямь промолчала. Но, видимо, продолжая жить памятью о прошлом, через минуту-другую, глядя себе под ноги, вновь заговорила:

- Да. У нашего общежития. Шла мимо и присела на лавочку у калитки отдохнуть.

- Я помню, как на той лавочке мы с тобой однажды до утра просидели. Ты даже тогда на занятия опоздала, - еще больше оживился Михаил. - Значит, та же лавочка. То же общежитие. Все осталось прежним, только мы тобой стали другими.

- Какими? - подняла она на него вопросительно глаза.

- Наверное, слишком взрослыми, - ответил Волошин, не скрывая сожаления.

- Наверное? - усмехнулась Татьяна и продолжила: - Того общежития нет. Снесли его. Новое построили недалеко от вокзала. Интересно, здание снесли, а забор с калиткой оставили. Как бы на память! Когда я поравнялась с ней, она под ветром зашаталась, заскрипела, словно узнала меня и пригласила к разговору. Мы с ней вдоволь наговорились. Я ей все рассказала. Какая-то обида меня взяла тогда или за прошедшую молодость, или за загубленную жизнь.

Я, понятно, поплакала. Вспомнила прошлое, с тем и домой вернулась. - И, досадуя за неожиданную откровенность, добавила: - И зачем я тебе об этом рассказываю, сама не знаю.

- Как зачем? - возмутился Михаил. - Для меня это важно. За этим сюда и приехал. Я тебя любил и люблю. А значит, любовь должна взять верх. Зачем нам друг друга терзать? Признаюсь, - как можно проникновенно продолжил он: - Что виноват во всем только я. Не понимал, что люблю тебя. Думал увлечение. Только позже осознал, что не могу без тебя! Сначала надеялся - пройдет. Не получилось. Потому сегодня я здесь. Не скрою, что ты для меня была и остаешься олицетворением всего самого светлого, оригиналом, по которому всех женщин сравниваю, а сравнения не нахожу...

- А сравнивать нехорошо, - попыталась прервать излияния Волошина, смущенная, однако, не потерявшая трезвого рассудка Татьяна.

Но он ее не слушал. Его, что называется, несло. Не думая, каким он выглядит со стороны, все более и более воодушевляясь, подобно глухарю на весеннем токовище, с жаром и пылом он находил все новые и новые аргументы, способные, по его мнению, убедить стоящую рядом с ним женщину в искренности своих чувств к ней.

- Твоего сына я не обижу. Буду любить как своего. Он вырастет и все поймет. Простит тебя. Подумай! Я переведусь в другой полк. О прошлом никто знать не будет. Заберу вас к себе, и начнем жизнь сначала.

- Поздно начинать все сначала, - перебила она. - Не говори больше глупостей. Прошу тебя, давай больше не будем об этом. Не судьба, видать, нам вместе быть. В жизни не так все просто. Как говорят, поезд ушел.

- А мы его на полпути догоним, - попытался Михаил зацепиться за сказанное.

- Что ушло, того не догонишь, - вздохнула Татьяна. - Себе жизнь поломали, давай другим не будем ломать. Какие вы все-таки мужчины легкомысленные. Для вас все так просто...

 

***

...До соседнего города, откуда можно было обратно улететь в часть без пересадок, Волошин добирался поездом. После столь короткого свидания и более чем сдержанного прощания с Татьяной на душе было пусто, неуютно и горько до тошноты. Не находя себе места - ни лежалось и ни сиделось, - он подолгу простаивал в тамбуре, курил папиросу за папиросой, бросал окурок за окурком в щель разбитого окна. Обескураженный, расстроенный и оскорбленный в лучших своих чувствах к своей первой любви, разумом он понимал Татьяну и готов был простить ее холодную и подчеркнутую сдержанность, и горькие слова упреков, и нежелание верить ему в искренности признаний и заверений. Разумом, но не сердцем.

И осознание этого больше всего угнетало и лишало сил и воли воспринимать случившееся как закономерную и естественную неизбежность. Даже отказ в Главном штабе ВВС и оставленные документы Абрамову, так, на всякий случай, отступили на задний план. Сумбурное же свидание с Татьяной, поспешное и вынужденное прощание с ней, ее усталый и разочарованный взгляд при посадке Волошина в вагон, явное нежелание ждать, когда же поезд тронется, лишало Михаила всякой надежды на ответные и взаимные чувства.

При приближении поезда к очередной из станций, он приоткрыл дверь, чтобы выбросить докуренную папиросу, как в тот же миг в тамбур ворвался порыв ветра, а вместе с ним перестук колес, которые как будто выговаривали: «Не так просто! Не так просто! Не так просто!»

И то ли забористый и освежающий ветерок, то ли монотонное постукивание колес, а может быть, и то и другое благотворно подействовали на растревоженную душу Волошина. Он неожиданно успокоился, и, хотя какое-то время еще продолжал казниться и заниматься самоедством, однако, закрывая дверь, проговорил вслух: «А ведь и впрямь не все так просто! Да и по-другому быть не могло», - уже про себя подумал, покидая тамбур и направляясь в свое купе, в котором не так был слышен перестук вагонных колес, уносящих его и от города юности, и от Татьяны, и от их, скорее всего, последней встречи.

 

***

По прибытии в полк, исполнив необходимые формальности, Волошин, как и положено, приступил к исполнению возложенных на него обязанностей, связанных с посадкой самолетов. Как и до убытия в краткосрочный отпуск по семейным обстоятельствам, встреч, даже с близкими ему сослуживцами, не искал, изливать душу ни перед кем не собирался,

коротая свободное время от службы, чаще всего, в одиночестве в своем гостиничном номере. Светлане так же не пытался попадаться на глаза, резонно полагая, что чем случайнее состоится или должна будет состояться их встреча, тем искреннее и непринужденней будут взаимоотношения.

В один из вечеров добровольного затворничества в дверь его номера коротко и требовательно постучали. И перед Михаилом предстал майор Зайцев.

По возрасту Зайцев был старше Михаила и относился к числу тех, кого причисляли к людям предпенсионного возраста. У него была семья, дети, свой круг общения, а посему каких-либо общих интересов между ними не было. Потому приход его Волошина несколько озадачил. Однако он моментально встал с кровати, поправил постель, дружелюбно пожал руку.

Доставая из портфеля бутылку, закуску и даже пару походных стопок, аккуратно размещая все это на столе, нежданный гость между тем не без улыбки признался:

- Давно собирался зайти. Да как-то все некогда.

Дела да дела. То служебные, то домашние. А тут, думаю, после баньки кстати будет.

- Я тоже, только из душа.

- Вот и ладненько. Прямо по-суворовски: «Продай последние портки, а после баньки выпей!»

Нарезав колбасу и огурцы, словно на правах хозяина, Зайцев сел за стол, жестом пригласил Михаила, проворно наполнил стопки из бутылки, на дне которой что-то плавало.

- Что это?- указал Волошин глазами на бутылку.

- Настойка корня женьшеня, - уважительно проговорил гость.

- Долго настаивал?

- Долго. С самого утра

Волошин улыбнулся, зная, что за последнее время Зайцев частенько, как утверждали, закладывал за воротник, за что имел взыскания. И то, что бутылка с самого утра была нетронутой, по понятиям Зайцева было долго.

- Тебе как, разбавить? - кивнул он на стопки.

- Немного.

- Я тоже чистый не пью. Г оды не те. А раньше помню, - мечтательно произнес гость...

- По какому поводу-то? - поинтересовался Волошин, указывая на стол.

- А почему, чтобы вот так просто однажды встретиться и поговорить, мы должны искать какой-то повод? Давай за все хорошее!

- За хорошее? - усмехнулся Михаил. - Это хорошее все где-то стороной ходит и не каждого находит.

- Ты прав, - подтвердил Зайцев. Выпили еще по одной.

Закусывая, он продолжил, показывая на телевизор, по которому транслировалось выступление Черненко.

- К нему-то не обращался?..

- Этому старикашке, - кивнул Волошин на телевизор, - уже ничего не надо. У него мечта, как попасть в Мавзолей, да лечь рядом с Лениным. А писать писал и в Политбюро, и на имя съезда. Все надеялся.

- В твоем положении хоть всевышнему напиши - не поможет. По себе знаю. Первое время тоже надеялся. Во все инстанции писульки писал. Потом успокоился. Сам себе сказал: «Смирись, Валентин Александрович, с обстоятельствами и тяни до пенсии». Так и тяну. Начальником штаба пусть эскадрильи быть тоже кому-то надо.

- Насколько я знаю, ты сам виноват. А со мной все как-то нелепо получилось.

- Как сказать? - помедлил Зайцев с ответом. - Сам не сам. Я думаю, намеренно сделали из меня воздушного хулигана. Ну не удержался тогда, - оживился он, вспоминая случай, послуживший поводом для списания его с летной работы. - Дело-то как было.

Тройку МИГарей гнали с завода. Посадили нас на дозаправку на гражданский аэродром. Я был старшим группы. Самолет новый. Двигатель, как зверь. Такой азарт взял! Ну, думаю, почему бы не показать над аэродромом гражданскому населению на что способен перехватчик! Сделал несколько фигур высшего пилотажа. Свой же брат из группы руководства и заложил. Едва приземлился на своем аэродроме, как самолет комиссия окружила. Ну и все вещественные доказательства выплыли. Хотели замять, да об этом уже штаб округа знал... Послушай, сделай одолжение, выключи, - указал он глазами на телевизор и на Черненко, который продолжал выступать. - А то вдруг что-нибудь умное скажет.

- И впрямь утомил, - рассмеялся Волошин, исполняя просьбу гостя.

Выпили еще по одной.

- Виноват не виноват? Что сейчас говорить об этом, - философски продолжил Зайцев: - От судьбы, как говорится, не уйти.

- Ты прав, - вздохнул захмелевший Волошин, снимая со стены гитару. Настроив струны, прошелся по ним. Сначала тихо, а потом с азартом запел:

Понимаю, я не долгожитель

- Сто годков отстукать не с руки.

Час придет - на жизненной орбите

Перестану считывать витки.

Сколько мне кружить еще осталось,

Право слово, не возьму я в толк.

Может быть, чуть-чуть, такую малость,

А быть может, сто один виток.

Только приземляться, без сомнения,

Час придет - представить не могу,

Где свое я встречу приземление,

Может, на ромашковом лугу...

Зайцев слушал, кивая в такт головой.

- Сам сочинил? - спросил, когда Волошин закончил петь.

- Я думал ты. Где свое я встречу приземление? - не то повторил, не то переспросил. И тут же усмехнулся: - Не можешь понять, что ты уже приземлился.

- Не хотелось бы. Рано еще, - не согласился Волошин и, думая о чем-то своем, повторил: - Ра-но-ва-то!

- Мне тоже думалось, что рановато. Но, увы, и ах! Сегодня мы при бороде, а завтра где?..

Однако продолжить слова из популярной песни на стихи Роберта Рождественского не успел. В дверь постучали и в комнату вошла Светлана.

«Вот это сюрприз! А мы под шафе и без галстука», - едва успел подумать Волошин и, не скрывая изумления и растерянности, вышел из-за стола.

- Какими судьбами, Светлана Анатольевна? - принимая из рук гостьи плащ и изящный воздушный шарфик, взволнованно заговорил Волошин. - Или случилось нечто неординарное?

- Да нет, ничего неожиданного. Шла мимо вашего холостяцкого заведения и вспомнила, что в одной из комнат обитает некий капитан. Дай, думаю, навещу. Может, какая врачебная помощь нужна. Я же медик, - насмешливо, не без ехидства и не без намека ответила Светлана и, взглянув на стол с недопитой бутылкой и остатками закуски, продолжила: - А попала чуть ли не на бал. По какому случаю застолье-то?

- После баньки решили расслабиться, - нашелся с ответом Зайцев, удивленный и оробевший не меньше Волошина.

- Форточку бы закрыли, - упрекнула Светлана. - А то весь гарнизон будет знать, что вы в баню ходили. А некоторые после такой баньки предполетный медосмотр могут не пройти, - посмотрела она на Волошина.

- Святая истина, - закрывая форточку, сконфуженно буркнул Зайцев, взял портфель, распрощался и поспешил удалиться.

Проводив Зайцева, захмелевший Волошин обнял, присевшую к нему на кровать Светлану, поцеловал раз-другой. Она вроде бы не противилась, но и взаимностью не отвечала. А когда он попытался опрокинуть ее на спину и дать волю рукам, то и вовсе решительно и непреклонно выпрямилась и пересела к столу:

- Не хулигань!.. Иначе уйду! - только и сказала при этом.

Михаил посмотрел на нее долгим и внимательным взглядом, словно пытался разглядеть, что происходит в ее душе и неожиданно для самого себя, не говоря уже о Светлане, проговорил как можно серьезнее:

- Выходи за меня замуж.

- Когда? - улыбнулась она в ответ.

- Как когда? - несколько опешил Волошин. - Хоть сейчас!

- Необходимость в этом возникла?

- Я давно тебя хотел попросить об этом.

- Чудак! Может, разрешишь подумать?

Михаил немного помолчал, о чем-то размышляя.

- Ладно. Думай. Выпить хочешь? - кивнул он на бутылку.

- Спирт не пью. Раз попробовала - чуть не умерла. Плохо было.

- Вино есть хорошее. Из Москвы привез.

Михаил проворно достал из тумбочки бутылку французского «Шардоне», откупорил, разломил шоколадку на дольки, наполнил фужеры. Один протянул Светлане, другой сам взял.

- За тебя! - произнес он с чувством, - и за то, что ты есть на свете.

- Как Москва? Сдвинулось хоть что-нибудь или по-прежнему без движения?

- Давай оставим Москву в покое. Не до меня и мне подобных первопрестольной, - досадливо поморщился Волошин.

- Может, споешь что-нибудь?

Михаил взял гитару, прошелся по струнам, чуть помедлил и негромко запел:

Завтра снова дорога, путь нелегок с утра.

Хорошо хоть немного посидеть у костра.

Но волной набегая, тронул вальс берега,

А вокруг голубая, голубая тайга.

Волошин пел, и его глаза видели могучие сосны, ели, лесную поляну, на которой, взявшись за руки, в вальсе кружились Татьяна со Светланой. А сам он стоял, прислонившись к сосне, смотрел на них и негромко смеялся. И они смеялись. И всем было хорошо, весело и беззаботно.

Закончив петь, Волошин резко отложил гитару в сторону, налил себе вина и, не говоря ни слова, выпил.

- Света! - осторожно ставя фужер на стол, обратился он к задумавшейся Светлане. - Давай бросим все к чертовой матери и уедем отсюда далеко-далеко. Куда-нибудь в тайгу. Дом построим. Нарожаем кучу ребятишек.

Светлана взглянула на него насмешливо, тоже налила себе. Выпила, вздохнула, удивляясь наивному фантазерству Волошина, и не без сарказма спросила:

- И что там делать будем?..

- В лесу-то?

- Да.

- Грибы, ягоды собирать. Ребятишек растить, - беззаботно улыбнулся Михаил, понимая, что Светлана восприняла его слова за шутку.

- С тобой согласна не только в тайгу, но хоть и на край света! - и впрямь в тон ему улыбнулась Светлана.

- Шутишь? А мне не до шуток. Знала бы, что у меня на душе, дорогая. Не все так просто, как хотелось бы того.

- Знаю, - уже серьезно ответила Светлана, поднимаясь. - Ладно, пойду. Засиделась.

- Нет, - покачал Волошин головой. - Ничего ты, Светик, не знаешь, - после чего еще налил себе вина и, прежде чем выпить, добавил: - А предложение мое в силе. И последнее слово за тобой.

 

***

После выходных дней в комнате предполетного осмотра не только для летного состава, но и для группы руководства полетами, осмотр ведет Светлана, как всегда, подтянутая, собранная и обаятельная. Перед тем, как измерить давление, доброжелательно расспрашивает о самочувствии, не болит ли что, не беспокоит ли. И хотя по опыту знает, что жалоб на здоровье не услышит, однако обязанности того требуют.

Подошла очередь и Волошина. Светлана по- особому улыбнулась ему, не скрывая ни радости, не расположения. Он тоже не склонный хмуриться, с готовностью закатал рукав куртки, улыбнулся в ответ, усаживаясь напротив.

- На что жалуетесь, товарищ капитан? - спросила Светлана, работая «грушей» тонометра. - Какие фантазии одолевают? Какие сны снятся?

Волошин в ответ взял ее руку и молча, без тени смущения поцеловал. Светлана, не переставая улыбаться, так же молча и не без сожаления, отняла ее от горячих губ Волошина, затем погрозила пальчиком:

- Не хулигань, - ласково произнесла, глядя на прибор. - Сто двадцать на восемьдесят. Хоть в Космос.

 

***

А несколько позже, в классе предполетной подготовки, Соколов ставил задачу летчикам на летную смену. Неожиданно вошел Рощин. Выслушав рапорт Соколова и поприветствовав собравшихся, озабоченно, как и положено командиру, заговорил:

- Сегодня на полетах будут присутствовать товарищи из братской страны. Заочно они знакомы с нашей техникой. Однако перед тем, как ее у нас купить, желают посмотреть на ее поведение в воздухе. Продемонстрировать пилотажные способности нашего перехватчика поручаю капитану Перминову.

- Есть! - поднимается Иван из-за стола.

- Садитесь! Пилотаж будете выполнять над аэродромом!

Через час в небо взмыл самолет, пилотируемый Перминовым.

Набрав нужную высоту, он вогнал самолет в крутое пике, после чего на низкой высоте выровнял его и ушел на «мертвую петлю». Над взлетно-посадочной полосой сделал несколько «бочек». Одна фигура сменялась другой. Пилотажные способности перехватчика вызвали восторг у иностранцев. Рощин, находившийся вместе с ними, периодически с каждой новой фигурой, что-то объяснял им, дублируя полет самолета с помощью ладони. То так ее повернет, то эдак.

На стоянке тем временем шла подготовка к предстоящим учебно-тренировочным полетам. Техники готовили самолеты, успевая наблюдать и за работой Перминова в воздухе, который продолжал изумлять иностранцев.

Когда самолет приземлился и зарулил на стоянку, один из техников передал:

- Иван Семенович! Рощин просит подойти к нему.

Не снимая защитного шлема, Иван подошел к группе иностранцев, среди которых находился командир полка и, приложив руку к голове, доложил:

- Товарищ полковник! Капитан Перминов по вашему приказанию прибыл!

По виду Рощина Перминов не понял - доволен он показательным полетом или нет?

- С вами хотят побеседовать, - кивнул Рощин на иностранцев, после чего один из них, как понял Перминов, старший группы, доброжелательно улыбнулся, протянул руку для приветствия и заговорил на своем языке. Рядом стоящий переводчик, едва успевал переводить:

- Господин Перминов! То, что вы сейчас делали - это изумительно! Вы нам доставили большое удовольствие! Скажите, вы из этой машины все взяли на что она способна?

- Вы спрашиваете, есть ли у нее еще какой-то запас?

- Да. Вы правильно меня поняли.

- Эта машина, - кивнул Иван на самолет, - способна на большее. Сегодня я выполнял упражнения согласно заданию.

Переводчик перевел слова Перминова. Старший еще больше восхитился. Потом обратился к своим товарищам. Они о чем-то поговорили, после чего он снова заговорил. Переводчик продолжил:

- Вас спрашивают, согласны ли вы поехать в их страну, года на два, в качестве летчика-инструктора? У вас будет хорошая зарплата, вилла, бассейн, яхта!

Перминов опешил от столь неожиданного пред­ложения, но после небольшой заминки ответил:

- Этот вопрос надо решать не со мной, а с коман­дованием, - кивнул он на Рощина. Тот одобрительно улыбнулся в ответ.

 

***

В один из дней на стоянке эскадрильи у самолетов стояли и ломали головы: техник звена капитан Кучеренко, техник самолета лейтенант Оськин, механик рядовой Чайкин и инженер эскадрильи майор Дотопный, которого нередко за глаза называли

Допотопным. Колебания оборотов двигателя, над устранением которых они бились не первый час, положительных результатов не давали. И Кучеренко, и Оськин не сомневались в том, что «собака» зарыта в чем-то другом, но только не в топливной системе. Дотопный же с таким выводом не соглашался.

Прозвище свое он, скорее всего, получил не столько из-за своей фамилии, сколько из-за старенького «Москвича», на котором меньше ездил, чем лежал под ним.

Расстроенный, он продолжал доказывать, что колебания связаны с топливными агрегатами. Посмотрев еще раз схему топливной системы, с ним, наконец, согласились Кучеренко и Оськин. Когда же топливные агрегаты были заменены новыми, результат оказался прежним. Стрелка тахометра продолжала делать лишние колебания.

Не зная, что дальше делать, Дотопный конфузливо засопел, с недоумением пожал плечами и выдохнул:

- Не пойму, в чем дело? Впервые за службу с таким фактом встречаюсь.

Кучеренко с Оськиным поняли - раз их Дотопный, который в авиационной технике был докой, оказался бессильным, неисправность серьезная.

Однако вместо того, чтобы посочувствовать инженеру, маленький, щупленький шутник и балагур Кучеренко, сощурив один глаз, заметил:

- Товарищ майор? Это что-то не в вашем характере.

Ты о чем? - пробасил Дотопный, настораживаясь. Зная способность капитана на острое словцо, он не находил нужным обижаться на него за колкие шутки. Были они безобидные, вреда не приносили, а нередко даже разряжали возникающее во время затруднительных ситуаций, подобных нынешней, на­пряжение. К тому же как специалиста Дотопный ценил Кучеренко, потому нередко оставлял за себя.

- Не постигнув азы авиационной техники, собра­лись на пенсию?

- За такие разговоры завтра пойдешь в наряд.

Кучеренко понял, что сказано это было тоже шуткой, но, на всякий случай, напомнил.

- Я еще за прошлое воскресенье отгул не получил.

- Какие твои годы, получишь, - пообещал Дотопный и добавил: - При уходе в запас сжатым воздухом. У меня таких отгулов набралось бы, знаешь, сколько? Я не забуду, как на мою свадьбу вместо трех мне дали один день. А ты говоришь отгул. Что касается пенсии - решено. Еду на родину, на Урал, и занимаюсь пчеловодством.

- Решение правильное, - одобрил Кучеренко. - Раз в год всей эскадрильей на медовуху будем прилетать.

- Жди вас. Стоит уехать - забудете. Еще недобрым словом вспомните. Ну да ладно. Пошутили и будет.

Дотопный связался по телефону с инженером полка, подробно объяснил сложившуюся ситуацию и получил разрешение на замену двигателя.

Вроде бы решение было найдено, и можно больше не ломать голову. Но Дотопный не успокаивался. Продолжая сокрушаться о потерянном времени, вспомнил, что завтрашний день, как назло, оказался паркохозяйственным, или, как его прозвали, «банностаканным». А это означало, что склад сдан под охрану, и все работы по замене двигателя сами собой откладывались до понедельника.

Состояние инженера поняли не только Кучеренко с Оськиным, но и механик, рядовой Чайкин, которого Оськин уважал за сообразительность и за инициативность.

Однако на этот раз инициативность Чайкина обернулась и ему, Оськину, что называется боком.

В конце работы, когда зачехлили самолет, Чайкин обратился к Дотопному:

- Товарищ майор! Может такое быть, новый агрегат, а нерабочий?

- Как нерабочий? - насторожился майор и с интересом уставился на Чайкина.

- Очень просто. К примеру, с дефектом. Его поставили на двигатель, а он не работает?

Дотопный задумался. Кучеренко с Оськиным переглянулись и посмотрели на Чайкина.

-За двадцать пять лет службы в авиации я такого не встречал, - признался майор. - Хотя все может быть.

В ожидании непредсказуемых решений Кучеренко с Оськиным насторожились.

-Тебе, - указал пальцем майор на Кучеренко, - завтра отгул за прошлое воскресенье.

-Как отгул?- встрепенулся Кучеренко, понимая, к чему клонит Дотопный. - Завтра же банный день.

-Кому банный, а тебе нет. Много говорить будешь - без отгула останешься.

Кучеренко притих.

- А вы, - обратился он к Оськину и Чайкину, - возьмете в автопарке машину для запуска, приедете сюда и для эксперимента все топливные агрегаты с двенадцатого борта переставьте на свой самолет. Погазуйте. Посмотрите, что из этого получится. После все поставите на место. С караулом я договорюсь.

Оськин, словно ослышавшись, переспросил:

-Завтра?

-Да, завтра. Чего тянуть-то, - повторил майор.

- На двенадцатом двигатели так и так снимать, выработали ресурс.

-Я завтра хотел съездить в город, жену встретить. Телеграмму дала. Московским приезжает, - произнес Оськин. Сказал и тут же пожалел о сказанном, потому что все в гарнизоне знали, что после ссоры с ним, жена собрала вещи и укатила к матери. С того времени прошло полгода и вот первая весточка - телеграмма.

- Жена у тебя красивая, - как бы между прочим

- Дотопный и поинтересовался: - Совсем

кто-то лез в его семейную жизнь. Да и на самом деле не знал. Сколько ни писал ей писем с просьбой вернуться - в ответ только невнятная вчерашняя телеграмма.

- Эх, молодежь, - вздохнул майор, - пока образумитесь, полжизни пролетит.

Дотопный невольно вспомнил свои молодые годы, когда привез свою Клаву в этот отдаленный гарнизон. Правда, в отличие от Марины, его жена на третий же день подошла к мужу и тихо, без всяких упреков, заявила: «Дима! Не знаю, как ты, а я в этой дыре прозябать не буду!

Через неделю она стояла у порога с чемоданом и просила мужа проводить ее до вокзала. Дмитрий тогда коротко ответил: «Выходит, я в тебе ошибся». Даже не простившись с ней, он молча вышел за дверь и уехал на аэродром. А вечером Клавдия встретила мужа у порога, повисла на шее, целуя в губы, в щеки, со слезами проговорила: «Какой же ты глупенький! Да на кого же я тебя тут брошу. Извини, смалодушничала».

- Я завтра тоже еду в город, к жене в больницу, - проговорил майор.

- В отношении твоей поездки я не против, но давай на первое место службу ставить. Время будет, заскочу на вокзал.

- Вы на этой службе помешались, - не вытерпел Кучеренко. - Бросьте эту затею с перестановкой агрегатов. Лишнее это. Потеря времени и только. В понедельник поставим новый двигатель, и делу конец. А Оськин пусть едет. Не пойму, чего так переживать за этот борт? Резервные самолеты есть. Вместо него отлетают.

- В демагогах не нуждаюсь, - отрубил майор. - Жена мимо не проедет. А такое на потом не откладывают. Новый двигатель поставить проще, - начал

каждым из них стоят десятки, а может, сотни человеческих жизней. Пример тому - Виктор Крюков похоронен на местном кладбище. Он что, жить не хотел?

О катастрофе, которая произошла несколько лет назад, Кучеренко знал со слов старожилов. Истребитель, пилотируемый Крюковым, упал в лесу в сто километрах от аэродрома. Пилот не успел катапультироваться. Его останки, разбросанные взрывом, с трудом нашли в лесу.

- Насколько мне известно, там была другая причина, не связанная с отказом авиационной техники, - не сдавался Кучеренко.

- Когда человека нет, можно все придумать, чтобы спасти чью-то шкуру...

 

***

Прежде чем добраться до топливных агрегатов, двенадцатый борт, как и пятнадцатый, пришлось расстыковать.

Техник двенадцатого, старший лейтенант Токарев, то и дело чертыхался:

- Угораздило вас проводить эксперименты по выходным. В рабочие дни времени мало? Решили сегодня с женой в бор за грибами сходить, а вечером твой Чайкин прибегает. Я сразу понял - очередная выдумка Дотопного.

- Не Дотопного, а его, - кивнул Оськин в сторону Чайкина, который из инструментальной сумки доставал ключи, отвертки и другие приспособления. - Кинул идею, а Дотопному только этого и надо. По нему хоть совсем с аэродрома не уходи. Упрямый. Знает - трата времени, но на своем стоит.

- Боря! А может, и мы на старости лет такими будем?

- Не дай бог. Сам не отдыхает и другим не дает. Как его жена терпит? Т урнула бы из дома и пусть живет на аэродроме. Все равно, какой с него толк. Удивительно, что сюда не прикатил.

- Прикатит, - заверил Токарев. - Такую возможность он не упустит.

Агрегаты топливной системы Оськин решил менять поочередно. Если неисправность обнаружится на одном из них, - легче будет определить его и заменить.

Работу начали с топливного насоса. Заменили его, самолет подготовили к запуску. Чайкин убедился, что колодки под колесами, и подсоединил питание.

Оськин поднялся в кабину и, как положено, от аварийной системы затормозил колеса. Включил нужные тумблеры, привычным движением нажал кнопку запуска.

Двигатель ожил и, выбросив из дренажных трубок остатки распыленного топлива, вышел в режим малого газа. Чайкин осмотрел двигатель и вслушался в знакомый вой турбины. Он был привычным. Из реактивной трубы с небольшой силой вырывались газы, которые едва пошевеливали желтую траву.

Через несколько минут, прижав траву к земле мощной струей, двигатель выл на максимальном режиме, на котором происходило колебание оборотов. Чайкин вслушался в вой, но изменений в работе не определил. Он понимал, что на слух это сделать невозможно. По тахометру - другое дело. Но на него, не отрывая глаз, смотрел лейтенант.

Меняя режим работы и содрогая воздух громовыми раскатами, двигатель выходил то на максимальные обороты, то на малые. Потом смолк. В наступившей тишине слышалось пение произвольно вращающейся турбины. Скоро и она утихла.

Чайкин с нетерпением ждал результата. Но по виду Оськина, который спустился из кабины на бетонку, он понял - результат прежний. Другим он, пожалуй, и быть не мог, если за всю службу майор Дотопный не встречался с тем, о чем предполагал Чайкин. Он осознал, что работа оборачивалась в пустую

когда тот зашел за ним в казарму. Чайкин и сам себя наказал, пропустил фильм в солдатском клубе, о котором в последнее время шло много разговоров.

Заменили еще несколько агрегатов. Результат оставался прежним. Колебание оборотов продолжалось.

Оставалось заменить последний. Чайкин окончательно засомневался в необходимости проводить замену и, когда Оськин собрался идти на двенадцатый борт, виновато сказал:

- Товарищ лейтенант! Как хотите, так и казните. Сдаюсь! Я понимаю, что дело не в топливной системе. Незачем время тратить.

- Не-за-чем, - передразнил Оськин и настороженно посмотрел на Чайкина. - Чего предлагаешь?

- Я думаю, на этом работу закончить. А майору скажем - все меняли. Не будет же он проверять. Вам за женой надо ехать?

- Надо, Чайкин. Надо. Спасибо. Помог съездить, - с укором произнес Оськин, а сам подумал: «Если действительно закончить на этом работу, то на почтовый поезд вполне еще можно успеть. Маринка, конечно, уже заждалась на вокзале. На попутках вряд ли догадается приехать. Так и будет сидеть до вечера, ждать пригородный».

Мысль была мимолетной, хотя и заманчивой. Однако в сознании не укрепилась. Сработало чувство долга и привычка доводить дело до конца.

- Чайкин! - срывающимся голосом крикнул Оськин, словно тот находился от него невесть где, хотя стоял в трех шагах.

- Слушаю вас, товарищ лейтенант!

- Хорошо, - понизив тон и сдерживая пыл, начал Оськин. - Допустим, я поступлю так, как ты советуешь. А теперь скажи, ты меня после этого уважать будешь?

Наступила пауза. Чайкин смутился и растерянно уставился на лейтенанта.

- Извините. Я как-то об этом не подумал.

- Прежде чем проявлять инициативу - думать, Чайкин, надо. Думать!

Заменили последний агрегат в топливной системе. Работу по запуску двигателя возобновили в той же последовательности. В который раз Оськин с понурой головой уселся в кабину истребителя, а Чайкин услышал очередную команду: «От двигателя!»

Громовым раскатом двигатель вновь вспарывает окрестную тишину.

Поработав на максимальных оборотах, переходит на режим малого газа. Это повторяется несколько раз.

Чайкин стоит у плоскости и смотрит то на пышущий жаром двигатель, то на лейтенанта, сидящего в кабине, уткнувшегося глазами в приборную доску.

Каждый раз, когда двигатель выходит на максимальный режим, реактивная струя пытается сорвать самолет с места. Какое-то время он сопротивляется ей. Потом сдается, удерживаемый тормозами и колодками он плавно приседает на стойках.

Чайкин смотрит на самолет, на длинный шлейф примятой к земле травы и невольно думает: «Какая же сила хранится в этом чудо-звере».

Будто играючи, то приподнимая, то прижимая к земле траву, двигатель несколько раз меняет обороты. Чайкин догадывается, что это условный знак ему. Он смотрит в сторону кабины и впервые за день видит счастливое лицо лейтенанта, который держит вверх большой палец, что на техническом языке означает - отлично!

За спиной в это врем я скрипят тормоза. Из голубого «Москвича» появляется Дотопный, а следом черноглазая девушка, с небольшим букетом жарков.

Майор ей что-то пытается объяснить, показывая рукой на ревущий двигатель. Девушка слушает его, а сама не может оторвать нежный взгляд от кабины.

И тут Чайкин догадывается, что это жена Оськина, которую он так долго ждал. Дотопный оказался прав - потому что таких красивых девушек Чайкин еще не видел.

 

***

Майора Горелова, командира эскадрильи, по состоянию здоровья списали с летной работы. А списали просто.

Поехал на углубленный медосмотр, который летчики проходили раз в полгода. Дело привычное. Всю жизнь проходил. Бывало, послушают, осмотрят. Сделают в медицинской книжке необходимые записи и делу конец. Поезжай в часть. Летай на здоровье.

Так было раньше. Иначе и быть не могло. Потому что на здоровье Горелов не жаловался. Даже считал, что его у него на двоих хватит. Летал и не думал, что когда-то найдется изъян.

На этот раз нашелся. Перед тем как сделать заключение: «Не годен к летной работе», врач-кардиолог, пожилая и строгая на вид женщина, несколько раз прослушала его. Дважды водила в кабинет, где снимали кардиограмму. Потом, словно ваньку-встаньку, заставляла приседать и вставать. Снова прослушала, после чего сказала:

- Отлетались, товарищ майор! Сердечко-то пошаливает.

- Как пошаливает? - удивился Горелов.

- А вот так и пошаливает, - вздохнула она, вручая Горелову направление в госпиталь.

«В сорок с хвостиком отлетаться? Абсурд и только! Нет! Что-то не то», - размышлял Горелов.

С роковым диагнозом поехал в госпиталь. Но между врачами, словно сговор был. Диагноз подтвердился. Кроме того, его подтвердило более авторитетное лицо. И заверило более авторитетной печатью. К сказанному в беседе седоватый полковник медицинской службы как бы прокомментировал записанное:

- Вам с таким сердцем небо противопоказано. А значит, не видать его вам. - Полковник будто злорадствовал: «Не видать», - нараспев протянул. Выделил. Подчеркивал свою власть, что ли?

Ему, понятно, было все равно. Делал свою работу. Да и откуда ему было знать, что такое для летчика небо? И как Горелову жить без него?

На этот счет Горелов боялся лишних вопросов. А начались они сразу по возвращении домой, едва вышел из вагона пригородного поезда, как повстречался со штурманом эскадрильи, встречавшим жену, ехавшую этим же поездом. Не успели поздороваться, как тот спросил:

- Как, Ильич? Списали или нет?

Слово «списали» больно ранило слух. Вроде бы обычное. Но для человека, вчера еще летавшего, звучало, словно приговор о лишении свободы, который ни обжалованию, ни пересмотру не подлежит. «Как будто тазик с подотчета списали и выбросили за ненадобностью», - с горечью подумалось Горелову, и он, пытаясь придать этому убийственному для него слову значение помягче и поделикатнее, улыбаясь, ответил:

- Как сказать? В общем, написали: «Не годен к летной работе».

И еще острее ощутил смысл вопроса. Что «спи­сан», что «не годен» - разницы нет.

На другой день его пригласил к себе командир пол­ка. Горелов, примерно, догадывался зачем. «Какую-нибудь вакансию хочет предложить, - подумал. Он знал, что места для списанных пилотов были. Вот и хочет предложить одно из них. Нет уж, хватит. Наверное, на самом деле пришло время прощаться не только с небом, но и с армией?»

К командиру он и сам хотел пойти, только позже. Пойти и рассказать о своем положении, в каком оказался. Все-таки старые товарищи. С первого дня лейтенантами начинали службу в этом полку. Потом военная судьба его на несколько лет забросила в другой гарнизон. Затем была академия, закончив ее, он вернулся в родной полк. Вскоре возглавил его. Высокая должность на дружбу не повлияла. Рощин находил время забегать домой к Горелову выпить чашку-другую кофе, справиться у его жены о здоровье. Перед тем как попрощаться, шутливо спросит:

- Маша! Саша-то не обижает?

- Какой обижает, - махнет Мария рукой, - время для обид нет. Все на полетах да на полетах. Дома не каждую ночь ночует. На аэродроме все больше находится.

- Хватит жаловаться, - упрекнет Горелов. - На пенсию пойду, дома сидеть буду.

- Я сколько раз это слышала. Одни обещания. То говорил, как сорок пять стукнет - дня не буду служить. То ждал, когда сын семейную династию продолжит. Продолжил. Второй год на Севере летает. Теперь будет ждать, когда внучата летать начнут.

Рощин засмеется. Моргнет Горелову и в оправдание скажет:

- Извини его, Маша, не от него зависит. Родина этого требует. У нас как в песне: «Чтобы по рельсам проехать, надо много по шпалам пройти». То предполетная, то послеполетная подготовка, то разбор полетов. То собрание, то совещание. А о полетах - разговора нет. Такова, знать, судьба.

- Рощин встретил Горелова, как всегда, по- товарищески. Едва он переступил порог кабинета, приподнялся из-за стола. Пожали друг другу руки. Рощин указал глазами на стул, что стоял рядом со столом. Отложил в сторону ручку и журнал, в кото­ром делал какие-то записи. Посмотрел на стол, будто собирался с мыслями. Потом оторвал от него взгляд и, глядя на товарища бесхитростными глазами, про­говорил:

- Слышал про твои дела. Значит, пришло вре­мя, когда жизнь внесла свои поправки. Столько, ви­дать, тебе дано было отлетать. В общем-то и неплохо. Другим выпадает и того меньше. Это мы, старое по­коление более выносливое. А на молодежь сейчас по­смотришь, с десяток лет полетал и на земле. По срав­нению с нами хилой стала.

- Издалека заходишь, чтобы успокоить, - усмех­нулся Горелов.

- Нет. Я хочу сказать, что запас прочности, кото­рой был в нас - на исходе. Я не уверен, что при следу­ющем осмотре, пройду врачей. За последнее время спина стала болеть - спасу нет. Натрет Наташа ма­зью, немного легче станет. Профессиональная бо­лезнь. Вспоминаю карибский кризис шестидесятых годов. Песню «Куба, любовь моя». Как за эту «лю­бовь» мы готовились к войне с Америкой. Отраба­тывали такие упражнения, которые многим сейчас и не снятся. Какой-то кошмар был. Как только без по­терь обошлось. Обстановку создавали сверх реаль­ной. А какие воздушные бои вели между собой. В ло­бовую ходили, пара против пары. Звено против звена. Расходились друг от друга в нескольких метрах, от пе­регрузок позвоночники трещали, и глаза на лоб лез­ли. А что такое перегрузки - не мне тебе объяснять.

- Знаю, - согласился Горелов. - У нас то же самое было. Обидно, как-то все неожиданно, - проговорил он с горечью. - Последним полетом маршрут оказался. Если бы все знать, - в зону попросился. Накувыркал­ся бы вдоволь! А потом черт с ним. Пусть списывают.

- Все наперед хотел узнать? - усмехнулся Рощин. - В жизни так не бывает.

- Скажи, Иванович, зачем вызвал? - перебил Г орелов Рощина. - Ведь не за этим, чтобы успокоить?

- Ты прав. В любом деле любил и любишь кон­кретность. - Посмотрел на Горелова, нехотя пере­вел взгляд на стол, проговорил с хрипотцой: - Хочу знать, что решил? Если в запас - держать не стану. Если нет, то хочу предложить неплохое место. На Максимова приказ пришел на увольнение. В запас уходит.

Максимов из бывших летчиков. Года на три старше Горелова. После того, как был списан с летной работы, исполнял обязанности помощника начальника штаба полка. После списания в запас не пошел, повременил с пенсионной книжкой.

Многие тогда с недоумением спрашивали:

- Не наслужился, Петрович? Бросай все и отдыхай с почестями. Купи моторку да поживи для себя.

- Для себя? - передразнивал Максимов советчиков, - вам этого пока не понять. Окажетесь в моем положении, - по-другому рассуждать начнете. Поймете, что не так-то легко от неба оторваться. Сначала на земле надо акклиматизироваться. У одного писателя есть хорошая книга: «Приют для списанных пилотов». Если не читали, то почитайте. Многое поймете. Летчику без этого приюта трудно уйти в отставку. Сердце может не выдержать. Только подобный приют поможет смириться с обстоятельствами.

Сейчас Горелов понимал Максимова. Был солидарен с ним. Чувствовал, что не сможет резко распрощаться с небом. С наземников уйти, оно как-то легче будет.

- Так что подумай, Ильич, - наседал Рощин. - Может, еще немножко послужим. Опыта у тебя в этом деле хватает.

- При чем тут опыт? - огорчился Горелов. - Дело не в опыте.

Однако сказать Рощину, что в душе решил оставить службу - не рискнул, хотя своим решением - уйти в запас - Машу обрадовал. А теперь снова, выходит, на перепутье? «Эх, Маша, Маша, - вздохнул

А не подумал о том, что я пришел к тебе за должностью, - дрогнувшим, будто не своим голосом проговорил он.

- Извини, Ильич, - весело сказал Рощин. - Неправильно тебя понял. Думал, не согласишься?

- А куда деться? - вздохнул Горелов. - Соглашайся не соглашайся. Тут такое дело. Без этого приюта, думаю, что всем бывшим летчикам не обойтись. Трудно сразу прощаться с небом. Первое время на земле, у самолетов побыть и то как-то легче.

- О каком приюте говоришь? - спросил Рощин.

- Боюсь, Иванович, что не поймешь сейчас. Настанет время - сам узнаешь. Может, тоже не избежишь его...

- Загадки строишь? - усмехнулся Рощин, - Ладно, Ильич, дело не в этом. Значит, пишем на тебя представление вместо Максимова? Такие люди на земле нужны. А значит, почему бы тебе немножко не послужить?

- Куда же деться? - снова пробурчал Горелов, поднимаясь со стула. A потом уже по-армейски отчеканил: - Пиши, Иванович! Пиши! Еще послужим! Машу попробую уговорить.

- Машу я беру на себя. Она меня поймет, - заверил Рощин. - Золотым запасом армии надо дорожить! Кому эскадрилью хотел бы передать?

- Ты как к Чижову относишься?

- Положительно. И рад, что наши взгляды совпали.

 

***

Вот что, Орлов, - инструктировал Чижов моло­дого летчика, недавно прибывшего из училища. Еще раз отработай на земле все элементы полета. На кон­трольный полетишь с заместителем командира полка Горидом. Все делай так, как делал со мной. Единствен­ное, что - выравнивание немного раньше начинай.

- Понял, - несмело протянул Орлов, вытирая под­шлемником вспотевший лоб.

- Не забывай, что от этого полета зависит твоя судьба: быть или нет перехватчиком.

Чижов направился в сторону класса предполетной подготовки, чтобы доложить Гориду о готовности Орлова к полету. Не успел сделать и десяти шагов, как Оськин сказал:

- На девятке полетят.

- Не понял? - насторожился Чижов.

- Вместо моего борта будет летать девятый. Мой - инженер поставил в резерв. Хочет ресурс двигателей сохранить. Поступила команда в рембазу готовить. А Дотопный, сами знаете, перестраховщик. Все делает с запасом.

- С Горидым слетают и поставишь, - возразил Чижов - Налет-то всего ничего. В такой ответственный момент, когда у парня решается судьба - быть или нет перехватчиком - взять и подсунуть другой борт. Это черт знает как называется! Проще, сразу его отправить в транспортную авиацию и пусть небо утюжит. Его не мучить и самим не мучиться. А я хочу сделать из него перехватчика.

- Я-то при чем? - с нескрываемой злостью проговорил Оськин. - Уладьте этот вопрос с инженером. Как он решит, так и будет. В данный момент он сказал поставить в резерв, что я и сделал. Я не могу понять, почему вы против девятки-то? Самолет новый. Пусть летят на нем.

- На девятке, - завелся Чижов - Мне ли тебе говорить. Т ы же знаешь, что у каждой машины свой нрав, свой характер. Сегодня несколько раз Орлов летал на твоем самолете. Во время полетов он привык к нему. А привычка - дело серьезное. Что же придумать-то?

- А чего придумывать-то. Подойдите и решите этот вопрос с инженером.

- Нет. Если он сказал, то после этого подходить к нему без толку. Все равно не поймет. У него на первом месте самолеты, а потом люди.

- Ну, в конце концов, вы мне можете приказать, - подсказал Оськин.

- И пойти на конфликт с Дотопным?

Переживая за свою судьбу, Орлов тоже насторожился.

- А что, если нам сделать ход конем? - загадочно начал Чижов. - Взять и вывести девятку из строя, формально, конечно. С кем можно договориться: с радистами, с Эдуардом Семеновичем или с техником?

Замысел Чижова Оськин понял.

- Я думаю, с Эдуардом Семеновичем проще.

- И я такого мнения, - подтвердил Чижов. - Вот что, Борис! - И, не дав технику произнести ни слова, продолжил: - Проявим, что называется, солдатскую находчивость!

Идея не обещала полного успеха, но Оськин поверил в нее, ведь не случайно они свой выбор остановили на начальнике группы авиационного оборудования капитане Куренкове, или как, учитывая возраст, его чаще всего называли - Эдуард Семенович.

Кто к нему обращался за помощью, он всех выручал. Никогда и никому не отказывал.

Куренкову был сорок с небольшим, но выглядел несколько старше. Характером был общительный, не пропускал ни юбки, ни рюмки, поэтому его то понижали в звании, то снова повышали. Как специалиста начальство его ценило. Некоторые грехи в моральном плане сходили ему с рук.

- Но здесь есть небольшое «но», - улыбнулся Оськин. - А если потом Орлову придется лететь самостоятельно?

- Потом он на любом слетает. Главное для него - контрольный. Не так ли, лейтенант? - обратился он к Орлову.

- Не знаю! - пожал тот плечами.

- Это не ответ, - упрекнул его Чижов.

Едва начальник группы авиационного оборудования доложил старшему инженеру полетов майору

Дотопному, что на девятом борту «не срабатывает» система запуска, как тот по громкоговорящей связи дал команду Оськину готовить его самолет к вылету.

- Вот это другое дело! - радостно проговорил Оськин Орлову и поторопил: - Садись в самолет, пристегивайся ремнями. Горид ждать не любит.

Орлов сел в кабину. Оськин помог ему пристегнуть привязные ремни. Осмотрев самолет и не дослушав до конца доклад Оськина о готовности машины к полету, Горид быстро поднялся в заднюю кабину. Подгоняя подвесную систему парашюта под полноватую фигуру, поинтересовался:

- Готов, Орлов?

- Так точно! - отчеканил лейтенант.

- Раз точно, запускай.

Орлов запустил двигатели. Закрыл фонарь кабины. Прежде чем разрешить ему вырулить на старт, Оськин погрозил кулаком: «Смотри, мол, ни пуха ни пера!»

Орлов в ответ улыбнулся, добавил двигателям обороты и самолет легко порулил к началу взлетнопосадочной полосы.

- Как думаешь, оправдает Орлов наши с тобой хлопоты? - настороженно спросил подошедший Чижов. По его голосу Оськин заметил, будто бы тот сомневается в уверенности Орлова, которую несколько минут назад вселял в него.

- За посадку переживаешь? - спросил Оськин.

- Немного есть, - уклонился он от прямого ответа.

Чтобы его успокоить Оськин продолжил:

- Полетел бы с кем-нибудь другим, оно, конечно, надежнее. Крутоват Горид характером. От него только и можно слышать: «Рожденный ползать - летать не может». - Подумал и добавил: - Если и не оправдает, то ты ни при чем. Все, что от вас зависело, отдали ему. Если зарубит Горид самостоятельный вылет, значит, такая планида.

- Зарубить проще, - возразил Чижов. - В отношении Горида, ты прав. Крутоват, но справедлив. Кто от него получает «добро» на самостоятельный вылет, того без сомнения можно брать в испытатели.

Сорвавшись с места, самолет с грохотом начал разбег. Оторвался от бетонки и растворился в безоблачном небе. Чижов смотрел вслед и, как бы комментируя полет, то и дело произносил:

- Взлет нормально. Первый разворот хорошо. Второй хорошо.

Оськин тоже уставился в небо, пытаясь в синеве отыскать летящую точку, с которой Чижов не спускал глаз. Но, как ни напрягал зрение, не видел.

Он понял, что не увидит. Чтобы ее отыскать, надо мысленно сейчас находиться в полете, рядом с Орловым, там, где в данный момент, наверное, находился Чижов.

Капитан за несколько минут обвел взором полуокружность неба над бором, над которым большую часть пролегал полет по кругу, и продолжал пристально всматриваться в сторону курса посадки, где Оськин тоже увидел заходивший на посадку самолет. Увеличиваясь в размерах, он шел к точке выравнивания, как понял Борис.

В какой-то момент самолет выровнялся и, продолжая снижаться, шел параллельно земле. Просвет между самолетом и землей резко уменьшался.

Лицо Чижова становилось строже и строже

В какую-то секунду Чижов словно окаменел.

Но едва самолет колесами чиркнул бетонку, лицо его просияло. Оськин понял, что их хлопоты оправдались!

 

***

На следующий день, в Ленинской комнате эскадрильи, по команде инженера был собран личный состав срочной службы. Пройдя к трибуне, стоящей на столе, Дотопный озабоченно обвел всех взглядом.

Товарищи! - заговорил он без каких-либо предисловий. - Вчера в эскадрильи произошло ЧП. Кто-то из вас из бутыли, которая находится в техническом домике, отлил спирт и добавил туда воду. Если бы эта смесь была использована на регламентных работах, могли быть серьезные последствия. Я прошу встать того, кто это сделал?

Солдаты притихли. Окидывая взглядом каждого из них, майор тоже некоторое время помолчал. Потом обратился к одному:

- Рядовой Лузянин! Вы что-нибудь скажете по этому поводу? - Услышав свою фамилию, солдат вскочил с места, смутился, покраснел, растерянно выпалил:

- Я не брал, товарищ майор.

- Я вас не обвиняю, Лузянин, - успокоил его Дотопный и, выждав, когда он немного успокоится, спросил: - Вам когда-нибудь за свои поступки было стыдно?

Только что пришедший было в себя солдат снова смутился, не понимая, к чему клонит майор, и, не отдавая себе отчета и не чувствуя за собой вины, по инерции, что ли, выпалил:

- Никак нет! Товарищ майор.

- Хорошо. Садитесь, - с непонятной усмешкой проговорил Дотопный.

Все пристально посмотрели на Лузянина и облегченно вздохнули. Вздох означал, что виновник найден, и все лишние подозрения сами по себе исчезают.

Кроме Лузянина, Дотопный поднял еще человек пять, в их числе и Чайкина и командира отделения сержанта Володина. У них совесть тоже оказалась чистой.

- А мне за свои поступки стыдно иногда бывает, - сказал майор совсем буднично.

- Солдаты притихли и с недоумением уставились на инженера.

- А мне за свои стыдно, - глядя в пол, повто­рил приглушенно Дотопный не столько для сол­дат, сколько для себя, вороша что-то в памяти давнее, но не забытое.

- К примеру, мне было стыдно перед братом. Попросил занять денег на машину. Я отказал, нет, мол. А на самом деле на гарнитур деньги лежали на книжке. С гарнитуром можно было подождать, а он машину так и не купил. Денег не хватило. Сейчас бы признался в этом ему, а не признаешься, так и придется до конца дней с этим ходить. Нет его, погиб при испытании нового самолета. Ошибки не так страшны, - продолжал негромко говорить, словно с самим собой, Дотопный.

- Страшно другое: боязнь признаться в них. Идем на поводу у страха, не можем вовремя преодолеть в себе психологический барьер. А это главное в жизни, без этого человек не человек. Пустота и только. - И, ни на кого больше не взглянув, молча вышел.

Но и после этого спокойствия в эскадрильи не наступило. Дискуссии разгорелись в конце дня, после ужина. Лузянин, пытаясь понять слова майора, приставал ко всем с одним и тем же: «Что же такое психологический барьер?». От него отмахивались, а некоторые даже избегали общения. Понурый Володин ходил и у каждого машинально спрашивал: «Кто это сделал? Кто?» В ответ большинство пожимали плечами, не желая вступать в разговоры. А Володин спрашивал снова и снова. Несколько раз спросил и у Чайкина. На что тот зло отвечал:

- Отстань от меня! Не знаю я кто! Понимаешь, не знаю!

- Верю, что не знаешь, - вздыхал Володин. Я просто так спрашиваю.

- Ни за что страдает, - услышал Чайкин реплику, брошенную кем-то в адрес Володина. Чайкин приостановился. В нем словно что-то надломилось. Жалко стало сержанта. Он догнал его, взял за локоть.

Тот обернулся:

- Это ты, Леша?

«Леша» было сказано с таким теплом, которого в данный момент Чайкин не заслуживал.

-Я это сделал.

- Чего? - не понял Володин.

-Воды в бутыль налил. По неосторожности опрокинул. А признаться побоялся. Майор не поверил бы.

-Не болтай! - махнул Володин рукой и пошел дальше.

Поведение Володина Чайкина взбесило. «Он мне не верит! - потрясенный реакцией сержанта на его признание в содеянном, негодующе думал Чайкин. - Ладно! Поступим по-другому!» и, самовольно покинув казарму, без особого труда оказался в жилой зоне, у офицерских домов. Запыхавшись, остановился перед одним из них, окончательно решая, правильно ли поступает, поднялся на известный ему этаж, остановился перед нужной дверью. Постоял в раздумье: нажимать на кнопку звонка или вернуться к себе в казарму? Наконец решил и нажал.

В дверном проеме, словно в портретной раме, объявился Дотопный, как будто ждал прихода именно его, Чайкина, приглашая жестом войти, указывая на распахнутую дверь, ведущую на кухню, где на столе закипал пузатый серебристый самовар.

-Жену в отпуск отправил, теперь самому приходится хозяйничать. Ты вовремя пришел, угадал на чай. Только что заварил листом малины и смородины, - пояснил Дотопный.

Чайкин не ожидал такого домашнего приема. Но, несмотря на это, вытянулся в струнку и начал по- уставному:

-Товарищ майор!..

-Давай, Чайкин, без доклада, - перебил Дотопный. - Я все знаю. Молодец, что пришел. Я верил, что иначе не поступишь.

Приветливость и веселые смешинки в глазах майора сбили его с толку.

Он опять начал:

- Я налил в спирт воду.

Майор заулыбался пуще прежнего.

- Я знаю. И не сомневался, что сможешь найти в себе силы, чтобы преодолеть психологический барьер. Нам без этого никак нельзя. Совесть в армии - тоже оружие.

- От кого узнали, товарищ майор?

- От тебя! От кого же больше?

- Как от меня? - ничего не понимая, переспросил Чайкин.

- Очень просто. Как посмотрел на тебя утром, так все и понял. У нас на Урале хорошая поговорка есть - «Плох тот лесник, который каждого дерева в своем лесу не знает».

Дотопный осторожно налил в чашки кипятку. Добавил в него из чайничка заварку, и они принялись пить чай.

Прежний страх и скованность у Чайкина пропали.

- Здорово вы сказали! - отхлебывая горячий чай, произнес он.

- В отношении чего? - не понял майор.

- В отношении поговорки.

За всю службу майор ни разу Чайкина по имени не называл. А тут:

- Я тебя, Алексей, вот о чем хочу спросить? Чем хочешь заняться после армии?

- Я как-то об этом еще не думал, - пожал плечами Чайкин. - Может, пойду на завод работать, может, учиться.

- Учиться, Леша, тебе надо, учиться! И только в военном училище. Я к тебе давно приглядываюсь, и понял - по душе тебе служба. Из тебя выйдет хороший офицер.

- Я подумаю.

- И думать не надо. Пиши рапорт, а характеристику я тебе лично дам!

 

***

После десятидневного отдыха в окружном профилактории, Волошин возвращался в свой гарнизон. Каких-либо существенных перемен в его жизни не произошло. Москва по-прежнему молчала. Друг отца - Абрамов тоже. Да и сам он если окончательно не смирился, то столь болезненно, как было раньше, уже не воспринимал случившееся с ним, хотя и продолжал жить непонятными для него, какими-то еще надеждами.

Возвращаться нужно было с пересадкой в небольшом городке Заречном, в ста тридцати километрах от их гарнизона и Волошин, рассеянно поглядывая на толпящихся у билетных касс пассажиров, дождался своей очереди, чтобы приобрести билет,

- Посадка будет у третьей платформы, - подсказала кассирша. И Михаил, поблагодарив, не спеша покинул зал ожидания. Был он в гражданском, а потому ничем особым не выделялся. Хотя внимательный и наметанный глаз мог угадать в нем человека привычного носить военную форму.

Посадки пока еще не было, пассажиров тоже, если не считать двух верзил с едва отросшими волосами, одетых в хлопчатобумажные костюмы.

Нетрудно было догадаться, что они из «мест не столь отдаленных». Один из них - рыжий до красноты, другой - с бледным лицом. Ожидая посадки, Волошин остановился неподалеку.

Увлеченные разговором, они не заметили его, продолжая болтать между собой. Рыжий со злорадством бухтил:

- Сукой буду, если я ее не зарежу. Из-за нее пятак отсидел, а она отблагодарила? Едва за мной решетка захлопнулась, за другого выскочила.

- Не трожь, - советовал бледнолицый. - Зарежешь - опять упрячут.

- Пусть прячут, - взвинчивал себя рыжий, играя желваками, поминутно сплевывая. - А на месте этого, не дай бог, стоял бы сейчас краснопогонник, - так смачно морду расквасил. Сколько они там моей крови попили.

- Неизвестно, кто бы кому расквасил, - не удержавшись, заметил Волошин, насмешливо окидывая взглядом того и другого. Те разом притихли и уставились на него.

- Не понял! - протянул бледнолицый с угрозой.

- Чего непонятного? - ответил Волошин.

- Тоже, видать, служивый? - усмехнулся рыжий

- Тоже! - подтвердил Михаил.

Те немного попетушились, однако умолкли, и до начала посадки не проронили больше ни слова.

Автобус легко бежал по трассе. В его полупустом салоне расположились несколько женщин преклонного возраста, интеллигентного вида мужчина, в шляпе, с толстым портфелем, который он пристроил рядом с собой на свободном месте. За мужчиной парень с симпатичной девушкой. На коленях у парня магнитофон, из которого едва слышится музыка. Девушка прислонила голову парню на плечо и, кажется, дремлет. Парень не сводит с нее глаз. Незаметно от всех несколько раз бережно целует ее в щеку. По всему видать, любит.

Волошин устроился на другом ряду. Через ряд вольготно расположились «дружки» рыжий и бледнолицый. Молчаливые, набычившиеся, с нескрываемым интересом, глядящие на парня и его спутницу. Волошин нутром почувствовал, что долго молчать они не будут, проявят свою заинтересованность и по отношению к девушке и ее парню, и, конечно, к нему.

Вскоре водитель остановил взгляд на зеркале, в котором увидел рыжего и бледнолицего. Один из них держал в руках початую бутылку, а другой судорожными глотками допивал содержимое из кружки.

Водитель сбавил скорость и потребовал:

- Товарищи! Уберите бутылку.

От громкого баса девушка открыла глаза. Поправила сбившиеся набок волосы, выпрямилась.

Женщины осуждающе посмотрели на подвыпивших друзей.

Рыжий проговорил заплетающимся языком:

- Шеф! Не шуми. Все будет о’кей! - однако бутылку убрали и вновь нахохлились, притихнув. Но ненадолго.

Глядя мутными глазами на девушку, рыжий похабно осклабился и с издевкой проговорил:

- Смотрю, красавица, на тебя и вспоминаю свою падлу. Поначалу была такая же миленькая и ласковая.

Девушка что-то сказала парню и они поменялись местами. Она оказалась у окна. Рыжий намеревался еще что-то сказать в ее адрес, но Волошин произнес:

- Прекратите безобразничать. Еще одно слово и пойдете пешком.

Слова Волошина подстегнули и до того агрессивно настроенных и ищущих повод к ссоре «дружков». Они понимающе переглянулись. Обращаясь к товарищу, бледнолицый проговорил:

- Пит! Нам угрожают.

- По-ня-л? - протянул по слогам рыжий, вставая с места и направляясь к кабине водителя: - Шеф! Останови тачку, - потребовал он.

- Ребята! Выпили, так сидите спокойно, - как можно миролюбивее и спокойнее пытался урезонить шофер задурившую парочку.

- Нет, останови! - не скрывая угрозы, вновь потребовал рыжий.

- Остановите! - попросил вдруг Волошин.

Водитель, чертыхаясь про себя, свернул на обочину, остановился и открыл переднюю дверь.

- Пошли, поговорим! - процедил сквозь зубы рыжий, глядя на Волошина.

- Пойдем! - коротко бросил Михаил и первым покинул салон автобуса. Девушка затормошила парня:

- Славик! Выйди, помоги их успокоить.

- Боже мой! Боже мой! Почему же на них управы нет?

Девушка же продолжала тормошить парня.

- Славик! Выйди.

Но Славик в ответ только прибавил громкость на магнитофоне. Увернувшись от удара рыжего, Волошин ударил его ногой в грудь. Тот плюхнулся на землю. А из салона доносилась песня:

Их восемь - нас двое. Расклад перед боем

Не наш, но мы будем играть!

Сережа! Держись, нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять.

Я этот небесный квадрат не покину,

Мне цифры сейчас не важны, -

пел Высоцкий. «Словно по заказу. Во всяком случае, более чем к месту», - подумалось Волошину.

Едва он отразил удар рыжего, сзади кинулся бледнолицый. Михаил схватил его и хотел бросить через себя, но запнулся, и они вместе покатились в кювет. Не мешкая, разом вскочили, и Волошину удалось все же бросить его через плечо. Но в этот момент в руке рыжего блеснул нож, и в тот же миг плечо Михаила пронзила острая боль. На рубашке заалела кровь. Рыжий вторично занес нож, но Волошин выбил его ногой. Второй удар ногой пришелся рыжему в живот. Он скорчился и присел на землю.

Прикрыв рану рукой, Волошин вскочил в автобус, и устало опустился на сиденье.

- Товарищ! - повернулся к нему шофер, - до Сосногорска-то дотянешь?

- Да пустяки, - морщась от боли, проговорил Михаил, не переставая рукой придавливать рану.

Оставив дружков в кювете, шофер прикрыл дверь и тронул автобус.

Бабка снова запричитала:

- Да почему же на них управы нет?

Девушка между тем достала из пакета, вероятно, новое платье, порвала его на длинные лоскуты и,

подсев к Волошину, помогла ему снять рубашку, обтерла рану, из которой по-прежнему сочилась кровь.

- Давайте я сам, - попытался он отстранить ее руку, но девушка настойчиво потребовала:

- Сидите спокойно. Вам нельзя шевелиться.

- Да говорю же пустяки! - бодрился Михаил, невольно улыбаясь ее неумелым и неловким попыткам бинтовать, - лучше успокойте своего спутника. Он, кажется, ревнует.

А тот и впрямь, не скрывая ревности, не спускал с них взгляда.

 

***

Заседание бюро полковой парторганизации подходило к концу. Члены бюро по примеру предшествующих, восседавших на тех же стульях, в том же кабинете во времена Брежнева и после, и в обновленном составе с наименьшей ленцой и прохладцей исполняли возложенные на них обязанности, мало интересуясь жизнью и деятельностью и своей парторганизации, и всесоюзной. Правда, с приходом к власти нового генсека, будущего инициатора и «прораба» будущей перестройки, ожидание перемен с каждым днем нарастало, заставляло задумываться, сопоставлять, делать выводы. Но еще не было во всеуслышание сказано: «Так больше жить нельзя» и «Борис, ты не прав», а эпохе все дозволенной гласности, митингам и рыночным отношениям предстояло еще быть. И когда бессменный партийный лидер полка майор Омельченко, устав переливать из пустого в порожнее, произнес наконец-то долгожданное:

- В заключение, товарищи, я хочу попросить вас!..

Лица членов бюро оживились, а большинство вздохнули с облегчением.

- Товарищи! - повторил секретарь, ничуть не удивляясь перемене настроения членов бюро. Я хочу попросить вас, как можно больше работать со своими подчиненными, чтобы вместо полетов не заниматься всевозможными разборками. Сошлюсь на случай, который произошел с капитаном Волошиным. Вы, наверное, о нем слышали. Я не берусь утверждать, кто прав, кто виноват, хотя и говорят, что Велошин за кого-то заступился. Но нам от этого не легче. Возвращаясь в часть, капитан Волошин оказался участником драки. В результате чего он с ножевым ранением находится в Сосногорске в больнице. У одного из участников сломана ключица. У другого - черепно-мозговая травма. По этому поводу возбуждено уголовное дело. Я уверен, что подобного казуса можно было избежать, если бы он подумал не только о себе, но и о нас.

- Может, посоветуешь, как избегать? - с иронией спросил Горелов.

- Попрошу не перебивать, - Омельченко с укором посмотрел на Горелова. - Я знаю вашу строптивость, но все равно потерпите.

- Хорошо, - едва сдерживаясь, чтобы не вспылить, буркнул Горелов. - Я потом скажу.

- Потом и скажете. Только попрошу не защищать его. А то за последнее время мне ваша позиция непонятна. Там, где с нарушителя надо строго спрашивать, вы для него находите оправдательные аргументы. Словно не в армии находимся, а в обществе благородных девиц. Уж кому-кому, а вам-то к Волошину давно надо было присмотреться, если учесть его прошлое. - Омельченко хотел продолжить, но передумал. Добавил: - Если ни у кого нет вопросов - все свободны. Коммуниста Горелова прошу остаться.

Оставшись вдвоем, Омельченко удобно устроился за столом, коротко вздохнул:

- Вот теперь, Александр Ильич, можете выразить свое отношение к Волошину.

подыгрываешь! А я ведь тебя еще с лейтенантов помню, другим ты стал.

- Мы все стали другими, - проговорил Омельченко, но Горелов ни на слова, ни на тон, каким они были сказаны, внимания не обратил и слушать не захотел.

- Мне сейчас вспомнились слова из детской песни: «...Драться надо, так дерись!..» - произнес он задумчиво. - Вроде бы слова простые, а сколько в них смысла? А мы разучились драться как в прямом, так и в переносном смысле. Разучились драться за честь, за совесть, за правду. И в этом наша беда. Не знаю, как ты, а я смотрю и вижу, что мы вновь стали всего бояться. И боязнь наша, прежде всего, продиктована корыстными личными целями. Стараемся за счет Волошиных, Ивановых, Петровых сделать себе карьеру. А то, не дай бог, не заметят и с должностью и со званием пролететь можно. Да и на нож незачем лезть, ведь можно жизни лишиться. Ты обвиняешь Волошина. А как бы ты на его месте поступил, когда какая-то тварь оскорбляет женщину?

- Более разумно!

- Более, - усмехнулся Горелов. - А пользы-то от твоего «более разумно»? Мерилом всех человеческих поступков была и остается совесть. Не забывай об этом! И не пытайся на Волошине карьеру сделать. Некоторые на нем уже сделали ее.

 

***

.Рощин сделал два полета на «спарке» с летчиками на допуск, у которых был перерыв. Прежде чем уехать с аэродрома, он заглянул на СКП.

Полетами руководил его заместитель по боевой подготовке подполковник Горид, несколько полноватый, а по характеру резковатый. Как у многих, так и у него было свое понятие о жизни. Он был убежден, что в авиации должны быть люди от бога. Мог пошутить. Иногда в разговорах мог применить крепкое словцо, добавляя при этом: «Может, так лучше дойдет?» Замполитов, парторгов и пропагандистов терпеть не мог, считая их случайными людьми в авиации, называя - «пятым колесом» в телеге.

За резкость в общении, за такое нестандартное мышление, вроде бы должен отталкивать от себя, тем не менее был любим и почитаем сослуживцами. Когда брал слово на партийных и прочих собраниях, зал заранее оживлялся, готовый аплодировать. Все знали, что после его выступления будут дискуссии и споры.

На заместителя командира полка он пришел с должности комэска. Немалую роль в его продвижении сыграл Рощин. На это место округ хотел прислать «своего» человека. А «свой» - означало временный. Такие случаи были. Год-два послужит, смотришь, и ушел на повышение. В другой полк или, чаще всего, в штаб округа. А потом опять кого- то натаскивай. Горид был не только грамотным летчиком, но и умелым руководителем полетов. Несмотря на, казалось бы, строптивый характер, - делал свою работу спокойно, без суеты.

Сейчас вся группа руководства полетами во главе с Горидом находилась на СКП, напоминающим большой аквариум. Каждый занимался своим делом. Горид, сидя с микрофоном в руке, то и дело отвечал на запросы экипажей. Постоянно держал с ними связь и, естественно, был в курсе воздушной обстановки в районе полетов.

Не мешая руководить, Рощин стоял молча и смотрел на взлетно-посадочную полосу, наблюдая за взлетавшими и заходившими на посадку самолетами.

Грохот турбин потряс воздух. Самолет на старте сорвался с места, немного пробежав, оторвался от бетонки и круто ушел вверх.

- Шестьсот восемнадцатый шасси выпустил. Разрешите посадку?

-Шестьсот восемнадцатый, посадку разрешаю.

Работу руководителя полетов Рощин нередко

сравнивал с умением дирижера. И впрямь, требовалось немалое искусство, чтоб руководить взлетами и посадками десятков самолетов, пилотируемых людьми разных возрастов, опыта и мастерства. По убеждению командира полка - Горид обладал этим.

Летная смена подходила к концу, но в воздухе еще находились несколько самолетов. Каждый из пилотов выполнял свое задание. Кто-то работал в зоне пилотирования: кто-то оттачивал свое мастерство по перехвату условного «противника»; кто-то работал по кругам, осваивая первоначальную стадию полетов, именуемую остряками «то взлет, то посадка».

В эфире то и дело слышались позывные находившихся в воздухе летчиков, в ответ звучали подтверждения и команды. Словом шла привычная вроде бы рутинная работа.

Некоторое время Рощин послушал эфир, затем просмотрел плановую таблицу, лежащую на столе перед Горидом. Остался довольным, убедившись, что все идет по плану.

Есть дни, когда от работы испытываешь моральное удовлетворение. Сегодняшний день Рощину виделся таковым.

- Я буду в штабе, - предупредил он Горида, направляясь к лестнице, ведущей вниз.

- «Волжанка»! Я - шестьсот двадцать третий.

Шасси выпустил. Носовая и левая горят зеленые. Правая горит красная лампочка.

- Шестьсот двадцать третий! Посмотрите давление в основной гидросистеме.

- Давление нормальное.

- Кто шестьсот двадцать третий? - спросил Рощин, не успевший спуститься вниз.

- Лейтенант Орлов.

Рощин взял со стола бинокль, поднес к глазам и устремив взгляд к третьему развороту, где небольшим силуэтом замаячил самолет, стремительно приближавшийся к четвертому развороту. Рощин не сводил с него глаз. Ожидал какого-то чуда. Были случаи, когда подобные лампочки срабатывали ложно.

- Шестьсот двадцать третий! Заходите на посадку.

- Вас понял.

Когда самолет вышел напрямую, Рощин четко увидел носовую и левую стойки. Правая была в убранном положении. Он понял, что чуда не произошло.

- На второй? - скомандовал он Гориду.

- Шестьсот двадцать третий! Уходите на второй круг. Попробуйте несколько раз убрать и выпустить шасси.

- Вас понял!

С убранной правой стойкой, самолет с грохотом пронесся над взлетной полосой.

- «Волжанка!» Я - шестьсот двадцать третий. Произвел уборку и выпуск шасси. Носовая и левая горят зеленые. Правая красная.

- Попробуйте выпустить перегрузкой.

- Вас понял, - спокойно ответил Орлов.

Его спокойствию Горид позавидовал.

Пока Орлов шел по кругу, Рощин молча наблюдал за Горидом, который действовал согласно инструк­ции, потому ввязываться в руководство, тем более что-то советовать не имело смысла. А то, что случи­лось со стойкой самолета, так техника есть техни­ка. Как ни пытайся, а все отказы заранее предвидеть невозможно. Да и подобное уже было. Правда, в тот раз был отказ основной гидросистемы и шасси вы­пустили по аварийному варианту. В данном же слу­чае гидросистема работала исправно, что подтверждало не только показание манометра, но и то, что носовая и левая стойки убирались и выпускались. Отказ же правой крылся по всей вероятности в механической неисправности.

А значит, выпуск аварийно ничего не даст, только может усугубить положение. В случае необходимости нельзя будет и эти две стойки убрать. И тогда только будет один выход - катапультироваться. Посадка же на две стойки перевернет самолет и приведет к гибели летчика. И Рощин, и Горид, и, возможно, Орлов - все это прекрасно понимали.

После четвертого разворота Орлов увеличил скорость, взяв ручку управления на себя, тем самым создав перегрузку.

- Правая не выходит! - доложил он после маневра, продолжая полет по кругу.

Все варианты спасти машину опробованы. Теперь Горид думал о жизни летчика. Сейчас, прежде всего, он нес за него ответственность. Однако понимая, что решение в данном случае должен принять рядом стоящий командир.

Рощин нервно перебирал губами. Посмотрев на него, Горид спросил:

- Ваше решение, товарищ полковник?

- Другого не вижу, - тяжело проговорил Рощин. - Попробовать аварийно выпустить. Не сработает - отправлять в зону катапультирования.

Эфир на несколько минут словно замер. Орлов понял, на Земле думают, что предпринять? Воспользовавшись этим он запросил:

- «Волжанка!» Я - шестьсот двадцать третий! Разрешите посадку с выпущенным носовым колесом?

- О-бе-зу-мел, маль-чиш-ка! - проговорил Рощин по слогам.

ком перехватчике кто-то осуществлял подобную посадку, хотя в инструкции есть, что она не исключена. Но, насколько я понимаю, это на тот случай, когда откажет система катапультирования.

- Но подобного, наверное, в авиации не было, - ответил Горид.

Рощин задумался, насупив брови.

- Я - шестьсот двадцать третий! - настойчиво запросил Орлов. - Разрешите посадку с выпущенным носовым колесом?

- Ждать! - ответил Горид.

- Сколько у него налет? - как бы между делом поинтересовался Рощин.

- Небольшой. Но контрольный он делал со мной. Одно скажу - молодой, но хваткий. То же самое я слышал и от его командира звена.

Сказанное вроде бы несколько успокоило Рощина. Он надавил клавишу на селекторе и запросил:

- Чижов?

- Слушает майор Чижов! - тотчас же послышалось в селекторе.

- Как думаешь? Сможет Орлов произвести посадку с выпущенным носовым колесом на «живот»?

- Я думаю, сможет, товарищ полковник, - не задержался с ответом комэск.

- Остаток топлива минимальный, - напомнил Горид. - Что будем делать?

Рощин подумал минуту-другую и с тяжелым вздохом произнес:

- Посадка на грунтовую полосу. Тормозной парашют выпускать по команде.

- Шестьсот двадцать третий! Я - «Волжанка»! - заговорил Горид. - Посадку с выпущенным носовым колесом будете производить на грунтовую полосу. Тормозной парашют по команде.

- Вас понял! - по-прежнему спокойным голосом, словно ничего не случилось ответил Орлов.

Переживая за судьбу лейтенанта, летный состав собрался у домика предполетной подготовки, рядом с пунктом управления инженерно-авиационной службы.

Здесь же, на отдельной стоянке, находилась вся автотехника, задействованная на полетах.

- Инженер! - запросил Горид по селектору.

- Слушает майор Дотопный.

- В готовность санитарку, пожарку и дежурный тягач с командой.

- Уже в готовности.

- Хорошо?

- «Волжанка»! Я - шестьсот двадцать третий. Выпуск носового колеса произвел. Горит зеленая. Разрешите посадку на грунт?

- Посадку на грунтовую полосу разрешаю! - спокойно ответил Горид.

Рощин поднес к глазам бинокль, вгляделся выше березового колка, откуда появился самолет. Вместо трех стоек у машины, заходившей на посадку, он впервые за много лет службы видел одну, несколько сомневаясь еще, что она должна будет смягчить прикосновение машины с землей и спасти не только летчика, но и дорогостоящий самолет.

Не отрывая глаз от бинокля стал следить, как самолет начал снижение. Как прошел дальний привод. Ближний. «Хорошо заходит, - отметил про себя. - Начинает выравнивание».

Самолет тем временем коснулся полосы и, поднимая за собой клубы пыли, словно на салазках, устремился по ней.

«Что с парашютом медлишь?» - стиснув зубы, чтобы не упрекнуть Горида, мысленно матюгнулся Рощин и тут же услышал:

- Тормозной!

За хвостом самолета, тотчас же вспыхнул купол парашюта, похожий на большой оранжевый одуванчик. Машина замедлила движение и остановилась.

Орлов закрыл кран подачи топлива, тем самым выключил двигатели. В кабине вдруг наступила такая тишина, какую он ни разу не испытывал.

Он оторвал взгляд от приборной доски, огляделся по сторонам, перевел взгляд на побелевшие пальцы, которые все еще продолжали сжимать ручку управления. И только после этого осознал, что полет закончился благополучно. А осознав, неторопливо открыл замок, освобождаясь от подвесной системы парашюта, поднял фонарь и так же неторопливо вылез из кабины на плоскость. Спрыгнул на землю, которая показалась мягкой и пружинистой. Обошел самолет, убеждаясь в том, что он не горит и не дымит. Увидел, как от стоянки в его сторону, словно на перегонки, неслись санитарка, пожарная машина, дежурный тягач и командирский уазик.

«Сейчас будут донимать вопросами»? - подумал Орлов, отходя подальше от самолета, доставая из нагрудного кармана куртки сигареты и спички.

 

***

Через полчаса летный состав и группа руководства полетами собрались в классе предполетной подготовки. Ждали Горида и командира полка. Когда они появились, Чижов скомандовал:

- Товарищи офицеры!

Все встали.

- Прошу садиться, - сказал Рощин, махнув рукой, и продолжил: - Прежде чем приступить к разбору полетов, нахожу нужным сказать, что сегодня произошла серьезная предпосылка к летному происшествию. На самолете лейтенанта Орлова отказала система выпуска шасси. Что послужило этому? - разберется окружная комиссия. Я же хочу подчеркнуть, что в сложнейшей ситуации лейтенант Орлов не растерялся. Принял правильное решение. Умело произвел посадку и тем самым спас самолет.

В классе зазвонил телефон. Горид, сидевший за столом на первом ряду, подошел к нему, поднял труб- (|281 ку. Передавая ее Рощину, сказал:

- Командующий?

- Сейчас начнутся разборки, - усмехнулся Рощин, подходя к аппарату. - Слушаю вас, товарищ командующий!

Некоторое время молча, едва ли не по стойке «смирно», стоял с прижатой к уху трубкой, потом заговорил:

- Товарищ командующий! Да не разыгрываю я вас. Молодой летчик. Никакой пока что не испытатель. И я не знаю, приходилось или нет самолет такого типа кому-то сажать на носовое колесо! Но говорю то, что есть. У меня лейтенант Орлов посадил. - Помолчал некоторое время. Слушал начальственный бас, затем вновь продолжил: - Ваше право расценивать случившееся безумием или чем другим. Но решение было принято лейтенантом Орловым. И я его одобрил. И если заслужил взыскание - наказывайте меня, а не Горида. Хотя в подобных случаях говорят, что победителей не судят. Хорошо. До свидания.

Рощин положил трубку. Устало посмотрел на личный состав. Достал из кармана платок, вытер мокрое лицо. Бросил Гориду:

- Проводи. Главный разбор полетов командующий нам завтра устроит. Пообещал прилететь и убедиться. Не верит, что сверхзвуковой самолет такого типа можно посадить на носовое колесо. Доказывает, что такого в практике не было. Так что доживем до завтра. А там, как говорят, или грудь в крестах или.

 

***

Проводить Перминова к новому месту службы друзья-однокашники по училищу собрались в комнате у Волошина. Иван выставил пару бутылок коньяка, Чижов прихватил из дома солений и постряпушек. Волошин тоже нашел, чем попотчевать, и пока он сервировал стол, Иван с Евгением не без интереса смотрели телевизор, слушая выступление

нового генерального секретаря коммунистической партии Михаила Сергеевича Горбачева.

- Ребята! Какое у вас мнение о нем? - нарушил молчание Чижов, кивая на телевизор.

- По сравнению с бывшими он, конечно, молодой. Говорит много и охотно, но глубоких мыслей в его словах я пока не нахожу, - отозвался Перминов.

- И впрямь какой-то набор слов. Где он их только отыскал? Плюрализм мнений. Демократия. Ну, какая к черту демократия может быть в армии? В армии было и останется единоначалие! Это же однозначно.

Или я не прав? Как считаешь, Михаил, - обратился Чижов к Волошину.

- Я согласен с тобой, - отозвался Волошин. - Но то, что он пытается снять напряжение между нами и лагерем империализма - приветствую и поддерживаю.

- А чем для нас может обернуться разоружение? - спросил Чижов. - Об этом подумал? Американцы - не дураки. Сначала разоружат нас, потом возьмут голыми руками.

- Ну, знаете, жить в состоянии холодной войны тоже не фунт изюма. Смахивает на то, что два дурака сидят каждый на своей пороховой бочке и ждут, кто первым поднесет спичку, - рассмеялся Волошин. - А вообще-то мы не дискутировать собрались, - и решительно выключил телевизор. - Ну что, Иван? - на правах хозяина продолжил он, наполнив рюмки и подняв свою: - В наше время побывать за рубежом - это здорово! Мы, конечно, с Женей тебе завидуем и в то же время надеемся, что не забудешь о нас.

 

***

„.Через неделю после проводов Перминова, Волошин, ни о чем особом не думая, возвращался в опостылевшую гостиницу. Однако прежде чем вручить ему ключ от его комнаты, дежурная, а ею сегодня была Ольга Борисовна - жена старшего лейтенанта

Клепикова, доброжелательно улыбнулась и предупредила: - Вас просили позвонить на почту по поводу телеграммы на ваше имя.

В военном городке, надо сказать, никто не чурался никакой работы. Лишь бы она была. А чтобы ее приобрести - мало было одного желания. Потому и Ольга, после окончания пединститута, выйдя замуж за своего Клепикова, тогда еще лейтенанта, была если не счастлива, то безусловна рада тому, что удалось устроиться, пусть и дежурной. Аборигены гостиницы, щадя ее самолюбие и подчеркивая уважение, чаще всего обращались к ней по имени и отчеству, а то и с улыбкой, Борисовна, хотя в свои двадцать с небольшим она, скорее, походила на недавнюю школьницу.

- Что за телеграмма, Борисовна? - решая сейчас или переодевшись позвонить, спросил Волошин.

- Содержания не знаю. Сказали, что срочная.

«Неужели из дома?» - встревожился Волошин,

набирая номер узла связи.

- Ольга Дмитриевна, здравствуйте! Это Волошин, откуда телеграмма? - «Из дома? Или? Может, от Перминова?» - подумал, ожидая ответа с нараставшей тревогой.

Борисовна тоже насторожилась, потому как знала: одни телеграммы радовали жильцов гостиницы, другие - огорчали.

- Говорите ничего страшного? - продолжил Михаил. - Прочитайте, пожалуйста.

Наступила такая тишина, что, находясь от Волошина в двух шагах, Борисовна хорошо слышала заведующую почтой. - Ты слушаешь, Михаил, - спросили на другом конце провода.

- Да, да?

- Телеграмма из Москвы. Ничего страшного. Всего несколько слов: «Поздравляю. Жди приказ. Абрамов».

ся, но не знал, как это сделать, вместо этого взглянул на любопытное личико Ольги, улыбнулся, пообещав: - С меня презент, Борисовна!

- За что? - еще больше удивилась Ольга.

- После узнаешь, - все еще не веря случившемуся ответил Волошин и едва ли не бегом отправился на почту, чтобы лично прочесть столь долгожданные слова телеграммы...

 

***

Светлана и Михаил продолжали встречаться. Иногда она приходила к Михаилу в гостиницу послушать новые записи песен. А то и просто просила его что-нибудь спеть под гитару.

Нередко местом свиданий служила и машина Михаила. Слушали музыку. Говорили о проблемах прошедшего дня и не более. Когда выпадало больше свободного от службы времени, ездили в районный центр, километров за тридцать, чтобы пробежаться по магазинам.

После того как пришел приказ, разрешающий Михаилу восстановиться на летную работу, свободного времени для встреч почти не стало. Несколько раз он ездил в госпиталь для прохождения медкомиссии. Затем сдавал зачеты по летной подготовке, чтоб приступить к полетам на «спарке» с инструктором. Чаще же всего встречи проходили в комнате предполетного осмотра. Волошин, как и следовало ожидать, воспрял духом, даже, казалось, помолодел. Светлана замечала, что он разительно изменился. Вместо прежнего безразличия в его глазах светилась нескрываемая радость. Походка обрела легкость, плечи стали вроде бы прямее и шире, жесты увереннее и четче. Она, конечно, помнила о его предложении стать женой и о том, что последнее слово остается за Q285 ней, но с ответом не спешила, ожидая, что Волошин найдет нужным первым заговорить об этом.

Как и вчера, и как все предыдущие дни, и сегодня с утра она занималась предполетным осмотром. Старший лейтенант медицинской службы Шевчук сидел за другим столом, просматривая журнал «Огонек». На время отпуска начальника медслужбы полка Шевчук исполнял его обязанности, а потому находил нужным контролировать вверенный ему личный состав медсанчасти. Впрочем, в его обязанности входило осуществлять и контроль за летным составом, чтобы перед полетами никому неповадно было нарушать режим отдыха.

О своих чувствах он перестал говорить Светлане, но возможность побыть с ней рядом не упускал. И это ему, видимо, доставляло определенное удовольствие.

Не отрываясь от журнала, он кивал в ответ на приветствие, входивших офицеров. На приветствие Волошина же не отреагировал, лишь искоса посмотрел на него.

- Здравствуй, Света! - садясь на стул, проговорил Михаил.

- Здравствуй! - ласково отозвалась Светлана, помогая ему закатывать рукав куртки, чтобы приспособить тонометр. - Куда сегодня летишь? - поинтересовалась с улыбкой.

- После контрольного - самостоятельный перехват. А потом полет в зону.

- Если хочешь, я приеду на аэродром!

- Какой разговор, Света! Буду рад да еще как! А с чем приедешь, - давая понять, что не забыл ее обещания ответить на его предложение, лукаво улыбнулся Волошин.

- Видно будет, - успокаивающе улыбнулась Светлана.

- Светлана Анатольевна! - подал голос Шевчук. - Не забывайте, что вам сегодня вести прием больных, -напомнил Шевчук, не отрываясь от журнала. - Так что вам не до аэродрома.

- А если я вас попрошу вместо меня на приеме побыть? Вы же меня всегда выручали.

- Выручал раньше. А сегодня не могу. Дел много, - уходя от разговора зло проговорил Шевчук.

 

***

Аэродром, как и положено, жил распорядком летного дня. Одни самолеты взлетали, другие садились. Вращались антенны приводных станций, полетами руководил Соколов. Кому-то он дает разрешение на взлет, кому-то на посадку.

В динамике на СКП то и дело слышно:

- «Волжанка»! Я - сто второй. Разрешите запуск в зону?

- Сто второй, запуск в зону разрешаю!

- Вас понял?

- «Волжанка»! Я - девяносто пятый. Разрешите на взлетную?

- Занимайте. Девяносто пятому взлет в зону разрешаю. Высота пять тысяч.

А в это время, пробивая облака, Волошин вел истребитель в заданный район перехвата.

- Сто восьмой? Я - «Брелок»! - раздалось в его наушниках. - Вам курс семьдесят?

- Понял, выполняю. Высота, скорость цели?

- Десять. Девятьсот пятьдесят.

Залитые ярким солнцем внизу снежной грядой проплывали облака. Вверху голубело небо.

Волошин периодически останавливал взгляд то на приборах, то на облаках, пытаясь найти в них «окно», чтобы определить местность, над которой он сейчас находится. Но облака, как назло, были плотными и сплошными и лишали желаемой возможности.

- «Брелок»! Я - сто восьмой! - раздался вновь его голос из динамика КП ПВО, где за экраном локатора сидит капитан, наводящий Волошина на цель. - Цель по курсу наблюдаю. Двадцать-двадцать пять (|287 километров, - продолжая держать «противника» в прицеле и не давая исчезнуть метке с экрана.

- Цель ваша, - слышится в наушниках.

- Понял! - отозвался Волошин и добавил: - Есть захват!

- Работайте! - последовала команда.

Волошин добавил обороты двигателям, увеличивая скорость. Расстояние между самолетами сократилось. Он выбрал для атаки нужную, по его мнению, позицию и пошел на «противника». Зафиксировав цель на экране прицела, резко взял ручку управления на себя - с левым креном ушел от нее, после чего доложил:

- «Брелок»! Сто восьмой работу закончил!

- Сто семь и сто восемь! Вам курс двадцать. Возвращайтесь на точку. Переходите на связь с «Волжанкой», - удовлетворенно ответил «Брелок».

Выполнив задания, самолеты приземлились почти одновременно, один за другим. Зарулили на стоянку. Из одного, по стремянке подставленной техником, на землю спустился Чижов. Из другого - Волошин. Волошин подошел к Чижову и, приложив руку к голове, как и требует того устав, обратился к нему:

- Товарищ майор! Разрешите получить замечания?

- Замечаний нет, товарищ капитан, - произнес с улыбкой комэск. - С чем и поздравляю! - и протянул Волошину руку. - Молодец! Не потерял навыки. Перехват был классным.

- Не потерял? - ухмыльнулся Волошин. - Как потеряешь, если каждую ночь полетами жил, - признался он.

Они направились к домику предполетной подготовки.

- С полетами у тебя все нормально, - проговорил Чижов. - Скажи, а что у вас со Светланой-то? Долго еще будете в кошки-мышки играть?

 

<<<к содержанию 

You have no rights to post comments