• Фото 9
  • Фото10
  • Фото11
  • Фото 12
  • Фото 13
  • Фото14
  • Фото 15
  • Фото 16
  • Фото 17
  • Фото 18
  • Фото 19
  • Фото 20
  • Фото 21
  • Фото 22
  • Фото 23
  • Фото 24
  • Фото 25
  • Фото 26
  • Фото 27
  • Фото 1

Недавно зарегистрированные

Кто на сайте

Сейчас 2199 гостей и ни одного зарегистрированного пользователя на сайте

FAQs

 Захаров Игорь Михайлович - выпускник Барнаульского ВВАУЛ 1977 года

Игорь Михайлович Захаров
Игорь Михайлович Захаров
Игорь Михайлович Захаров

Вначале было «Слово»!

 

Путь в Барнаульское училище летчиков начался для меня немного необычно. На сборном пункте в Новосибирске, куда съехались все желающие поступать в различные училища, проходим очередную, последнюю, комиссию. Большой зал, несколько столов, прием хирурга. За столами не только врачи, но и врачихи, причем далеко не преклонных лет. Подходит твоя очередь, снимаешь трусы, поворачивают тебя то задом, то передом, засовывают пальцы в пах - ищут паховую грыжу и т.д. Не всякий юноша в семнадцать лет выдержит подобное перед лицом незнакомой женщины, тем более, что это лицо так близко от.…

Ну и один юноша не справился с управлением и поднял свое орудие высоко в небо. Хирург его и по голове молоточком уже приударил, а он все стоит и гордо смотрит в небо. Тогда хирург дает парню пузырек с какой-то мазью и сочувствующе говорит – иди, головку намажь! Через минуту в двери появляется …..напомаженная голова. «Ну вот, намазал» Хохот наших глоток стоял неимоверный!

Отстрелялись с комиссией, вышли на плац на перекличку. С крыльца горластый прапорщик выкрикивает фамилии по алфавиту. Подходит на букву З, жду своей фамилии. И внезапно прапор выкрикивает на весь плац – Залупаев! Все насторожились, но никто не откликается! Прапор, не ожидая такого подвоха от своего списка, внимательно вчитывается в его строчки и неуверенно уже, но все еще громко, кричит – Залупнаев! Мы продолжаем про себя офигевать и тут из задних рядов доносится жалобный, с обидой, голос - Да ЗалуНаев я! Хохот наших глоток стоял неимоверный! В какое училище уехала эта чудная фамилия - не помню.

 

Детство мое, постой!

Не спеши. Погоди

Дай мне ответ простой

Что там, впереди?

 

Хорошо запомнился приезд в Барнаул. Мы шумной группой вывалились на привокзальную площадь и пошли по тенистой улице, в конце которой виднелось высокое, освещенное прожекторами в верхней своей части, здание (Драмтеатр) Был уже первый час ночи, мы шли по незнакомому городу, с интересом рассматривая светящиеся витрины, надписи, вывески. Вскоре подошли к старинному зданию из красного кирпича, прошли через калитку КПП, и с этого момента для многих из нашей группы закончилась прежняя, короткая очень, жизнь в привычном мирке с мамой, родным домом, друзьями. Детство незаметно закрыло за нами свою калитку.

Асфальтовая дорожка, заросшая с обеих сторон кленами так, что их кроны образовали над ней сомкнутый свод, вела куда-то под уклон. Вдоль нее стояли красные таблички указателей- «столовая», «санчасть» и т.д. Слева, освещенный фонарем, через ветви кленов просматривался круглый фонтан с шаром глобуса в центре. Примерно посредине аллеи из темноты вышел человек в форме, с красной повязкой «Дежурный» на левой руке. На его высокой, стройной фигуре военная форма сидела ладно, без единой морщинки, а сапоги сияли даже в свете ночных фонарей. Как потом оказалось, это был наш будущий старшина курса Чемоданов. Он и повел нас дальше.

Здесь сразу скажу, что пишу эти строки с расчетом, что интересны они будут (если будут интересны вообще) в основном выпускникам 1977 года, поэтому писать буду фамилии без комментариев в расчете, что все читающие поймут, и вспомнят, о ком идет речь. Также собираюсь приводить наши курсовые прозвища без купюр в надежде на то, что народ не обидится на меня. Например, если напишу «Зусел» или «Марчела», все поймут, что это Саня Скороваров и Генка Припусков. Зато атмосфера тех наших дней будет гораздо ближе.

По-моему, сначала мы жили в четырехэтажке красного кирпича, которая выходила на Партизанскую, на четвертом этаже. Получили билеты абитуриента (до сих пор храню подписанные абитурские фото). Сумятица в казарме стояла страшная. Незнакомые друг другу люди занимались каждый своим делом, кто сдавал очередные экзамены, кто проходил медкомиссию, кто барокамеру, кто психотбор.

Между этими занятиями благополучно тырили друг у друга всякие личные вещи. И я понес некоторые потери в виде олимпийского костюма.

Это потом стали более узнаваемы отдельные лица, а пока каждый был вовлечен в круговерть приема в училище. Никому особо ни до кого дела не было. Между экзаменами было всего по три дня, которые мы проводили в подготовке, лежа с учебником в руках где-нибудь в траве на краю стадиона. Медкомиссию прошел без проблем, поэтому ее не помню. Помню, как все боялись психотбора, про который ходили совершенно невероятные слухи. Что, мол, идешь по коридору, и вдруг пол под ногами проваливается, ты падаешь в подвал, и тут же к тебе подскакивают врачи и начинают считать пульс и мерить давление. Ну и прочая белиберда. Вообще, слухов разных ходило множество. Все всему внимали, оценивали свои способности по сравнению с другой абитурой. Например, когда в курилке в окружении слушателей, один хлопец травит про то, что у него рифленка от ручки управления годами с ладошки не сходит, что он на планере садился на центральную площадь Новосибирска, да еще и ночью, поневоле призадумаешься, одолеешь ты его при приеме, или нет. (Хотя были действительно заслуженные. Например, Кабаныч имел уже за плечами законченный аэроклуб, некоторые имели за плечами неведомую пока для большинства из нас Армию, что было несомненным плюсом при поступлении) На самом деле психотбор - это довольно занудная штука написания разных тестов, чтения таблиц. Только синусоида с подключением токов к твоей руке оказалась необычной.

Как проходили барокамеру

Стоял очень жаркий, душный-душный июльский день. Нас группой из четырех человек загнали в барокамеру. Надели и подключили шлемофоны, сидим, следим за ползущей стрелкой высотомера да считаем пульс по команде «поднимающего». Рожи наши краснеют, нападает болтливость, смешливость, травим анекдоты. Дошли до высоты в 5 км. И тут раздается громкое шипение воздуха, стрелка высотомера закрутилась назад, а «поднимающий» заглянул через иллюминатор в барокамеру и кричит – снимайте ботинки! И носки тоже! Мы, было, подумали, что это тест такой, наверное, но дверь камеры распахнулась и мы увидели, что в комнате, где была барокамера, (а вы помните, что она была в крайней к стадиону четырехэтажке и стояла ниже немного плаца) из-под каждого окна, между полом и стеной, били вверх фонтаны грязной воды. Пол по колено был ею уже залит. Держа в руках обувь и ничего не понимая, добрели мы до входной двери и попытались ее открыть, но ее как будто кто-то держал снаружи. Тогда мы навалились все вместе, дверь подалась, но тотчас же в помещение снаружи хлынул мощный поток уже знакомой грязной воды. Мы быстро захлопнули дверь и забрались на ступеньки лестницы, где некоторое время сидели, пока не спал напор воды. Выйдя потом из здания, мы увидели такую картину: весь огромный училищный плац покрыт водой, а по воде кто-то из абитуры плавает на круглой боковине от кабельной катушки, как на плоту. Потом в низу забора, выходящего на Партизанскую, пробили дыры, вода ушла, а дыры эти еще долгое время так и оставались. Оказалось, пока мы сидели в барокамере, над Барнаулом разразился короткий, но очень мощный ливень. Воды было столько, что по Ленинскому проспекту она несла вниз в сторону Старого базара легковые автомобили. На ж\д вокзале один пассажир, когда вода стала прибывать, забрался на автоматическую камеру хранения в надежде, что там пересидит, но вода поднялась до потолка и он не смог выплыть, утонул.(камеры хранения в то время были в подвальной части).

А что потом?

Помню, как в середине приема, или даже ближе к его концу, привезли в училище целый вагон алтайцев, человек двести. Наверное, как на местную коренную национальность, на них была разнарядка на прием. Но, к чести училищного начальства, (а оно уже знало алгоритм работы с ними) их всех, не проводя через медкомиссию, психотбор, барокамеру, а, тем паче, через все экзамены, пропустили сразу через диктант по письменному русскому. На следующее утро их уже не было никого.

Не хочу обидеть алтайцев, поступивших и закончивших БВВАУЛ. Но така ест правда, как говорят поляки. Пишу, как было.

Возле УЛО, ближе к ангару, стоял на дорожке Ил-28. Это был первый настоящий военный, боевой самолет, который я видел вблизи. Все ходили вокруг него, заглядывали в штурманскую кабину через стекла и пытались как можно больше что-то в полумраке рассмотреть. Потом майор Салин (а он был у нас начальником «абитуры») организовал, громадное ему спасибо, фотографирование у Ила . Теперь стою на фото, худой, молоденький, и ИЛ так рядом и остался на всю жизнь.

Подошла пора мандатной комиссии. Волновался, хотя имел в активе две пятерки две четверки за экзамены и первую группу психотбора. На мандатке запомнил сурового полковника с гладко зачесанными назад волосами и шрамом на шее. (Впоследствии это оказался начальник УЛО Рожков. Между собой мы кликали его Рог. И побаивались, кстати.) Когда все эти процедуры по приему завершились, еще даже до зачтения приказа о приеме, народу заметно поубавилось. Появились устойчивые знакомые, хотя пока и не друзья.

После мандатки мы с Саней Коробовым решили на последние оставшиеся деньги угостить товарищей, отметить, так сказать, это дело. Махнули в самоволку на Старый базар, накупили всяких фруктов, кураги и черносливу в большие газетные кульки.

Возвращаемся через «аппендицит», где многие поколения курсантов до нас стену церкви уже протерли своими кирзачами. Хлоп через забор, а там стоит капитан Голиков, будущий замполит нашего курса, и нас за шиворот, невзирая на наши оправдания, что, мол, для всех старались. На следующее утро на построении перед казармой ( а мы уже переехали в казарму, выходящую на Ленинский, между булдырем и церковью), нас майор Салин, начальник абитуры, вывел из строя и сказал слова, после которых жизнь моя рухнула, в глазах потемнело и внутри все оборвалось. Он сказал – я сделаю все возможное, чтобы эти люди в училище не попали!!!

Всё, п….ц. Ведь майор сказал – майор сделал!

Про Голикова

Был он ростом мал, отличался тем, что зимой носил форменную шапку глубоко натянутой на уши (или уши глубоко засовывал в шапку) так, что сзади она плотно лежала на воротнике его шинели. Когда хотел тебе что-то сказать, то облекал это в такую словесную форму, что требовался толмач. Его перу принадлежат такие высказывания, произнесенные, в основном, на вечерней поверке, как : – курсант должен быть подтянутым, как струйка! – два курсанта живут в одной тумбочке, и не могут навести в ней порядок! И незабвенный перл всех времен и народов, произнесенный именно на вечерней поверке – подравняться всем по одной половой щели! Дело в том, что в нашей казарме полы были сделаны из широких плах, по краям которых мы и равняли носки своих сапог в строю, и на построении иногда один взвод выравнивал носки сапог по одной «половой» щели, а соседний - по другой.

Хорошенькое начало!

Наши занимались неизвестно для нас чем, а мы с Саней занимались расконсервированием карабинов для наших же более удачливых товарищей и паковали свой нехитрый скарб для отъезда нах Хаус. Возле стадиона, за барокамерой, возле мусорки, для нас поставили большую ванну, наполненную машинным маслом, под ней мы по утрам разводили костер из досок, упаковок. Мы брали каждый карабин, опускали в кипящее масло, затем тряпками стирали размякшую консервацию. Грустные мысли приходили тогда в голову, и какое-то отчаяние уже владело нами. Мысленно я уже попрощался с училищем.

Жара стоит на улице, жары еще добавляет кипящее в ванне масло. Мы, потные, чумазые, как черти в аду, уже не первый день е…ся с карабинами. И тут по дорожке, идущей вокруг стадиона, в широких и коротких брюках, нахмурив кустики черных бровей, короткими шажками к нам приближается….. Спаситель собственной персоной, только что Талмуд в руках не держит. Правильно вы подумали, это был майор Сурис. К тому времени он уже принял от Салина наш курс. Грозно глянув на этих чумазых «грешников в геенне огненной», он прошел мимо нас, ничего не сказав, но на следующий день мы с Саней уже стояли в строю. Да и карабины как-то внезапно тоже закончились. Так что, мужики, вы и не знали, чьи руки ваше оружие готовили.

Про АКС-47

Потом с этими карабинами мы поотделённо занимались за ангаром подготовкой к стрельбам. Лежа в сухой, пыльной траве, наводили ствол на условного противника, а капитан Скударнов прохаживался рядом, пуская нам в глаза зайчики голенищами своих надраенных «хромачей», и своим пронзительным скрипучим фальцетом командовал: целик – мушка!, целик – мушка!

14-го августа мы приняли присягу. Начался курс молодого бойца. Целыми днями мы маршировали по расквадраченному белой краской плацу, отрабатывая строевой шаг, повороты, отдание чести на месте и движении, выход из строя и возвращение в строй и т.д. Надо сказать, август в тот год стоял жаркий. И вот как-то раз, отработав строевые приемы с оружием, отделение наше по команде Скударнова присело отдохнуть и обсохнуть на побеленный бордюр в тень кленов, а карабины свои мы ровненько уложили перед собой на асфальт. И тут со стороны штаба училища летит грузовик, как щас помню – ЗиЛ -130-й. Выскакивает он с дорожки на плац и тут, то ли не видя лежащие в тени наши карабины, то ли не успев среагировать, шурует прямо по стволам колесами. Раздается ровный стукоток и стволы наших, уже полюбившихся нам, карабинов загибаются в положение «стрельба из-за угла».

Про начало

Стригли нас налысо впервые в бытовке первого этажа. Стриг приглашенный цырульник. Посмотрев на себя в зеркало, мы впервые узнавали, что такое настоящие красивые мужские уши, приставленные к чьей-то уродливой башке. Потом в баню и – прощай, «гражданка». Кто особо ценил свою одежду, мог отправить ее домой, кто-то просто выбросил, кто-то приберег в своем чемодане для будущих самоволок. Прямо там выдали комплект новенькой, остро пахнувшей незнакомым мануфактурным запахом, формы и такие же душистые сапоги с портянками (пока еще не душистыми).

Подшивали форму – аж болели подушечки пальцев. Толстые края погон никак не хотели протыкаться иглой без применения наперстка. Белый подворотничок пришивался долго, с многочисленными поправками, но все равно криво, «курица» на рукаве норовила улететь на совсем другой уровень от края рукава.

Часть курса молодого бойца мне пришлось пропустить из-за гайморита. То ли простыл тогда в воде, то ли сказалось нервное напряжение при поступлении. Короче, полежал в нашей санчасти недельку. Промыли пазухи носа и всё, больше по жизни он меня не беспокоил. Каждое утро санитарка скликала нас из коридора – робяты–ы -ы - на завтри-и-и-к! Потом приходила маленькая, крепенькая врач и заглядывала в нос, непроизвольно прижимаясь ко мне своей высокой, полной грудью, туго обтянутой белоснежным халатом. Мне тоже приходилось после этого туго. Ну как можно было не влюбиться в нее на все оставшееся в училище время? А за окном с плаца доносилось буханье училищного духового оркестра – наши учились ходить строевым в составе роты и курса.

Замкомвзводом у меня был Вова Кузнецов. Он поступил в училище из армии, как и Чемодан, Саша Жарков, Вовка Корешков, Саня Белан, Наумов, Тихон и другие. Естественно, выучка военная у них у всех уже была на высоте, поэтому и поназначали их на командные должности сразу, образовав костяк и опору для начальника курса.

Я вроде не был расп…яем, но за что получил от Вовки за три месяца первого курса аж ДЕВЯТНАДЦАТЬ нарядов на кухню вне очереди, до сих пор не могу сказать. Это сильно сказалось на учебе. Во-первых, было много незнакомых специальных предметов. Математика началась- «Вышка», сопромат, «тряпки». На школьной подготовке особо-то не выедешь. А тут после лекций идешь в наряд – сампо пропускаешь, а на следующий день пропускаешь вообще все лекции! Итого вылетает два дня теории. В итоге, несмотря на свою «тяму» и старание, я за математику получил просто трояк за семестр. Это, кстати, мне потом икнулось на выпуске. После сдачи госов на красный диплом мне и еще паре человек предложили пересдать имеющиеся текущие трояки, и получилась бы золотая медаль. Но я решил закончить с красным. Сейчас не знаю, что с ним, с красным, делать, а так бы куда еще и кучу золота девать было? Но сразу после 19-ти нарядов меня, к моему сильному удивлению назначили командиром 73-го классного отделения с присвоением звания «младшой..»! Да и с Вовкой мы всю жизнь были в прекрасных отношениях, как в училище, так и после.

Про телевизор

Первая училищная зима была тяжелой. Для меня первый курс вообще остался черным пятном, провалом в памяти. После эйфории поступления - постоянный жесткий распорядок и различные скотогонки – лекции, наряды, зачеты.

Еще и погода выдалась в ту зиму холодная и снежная. По утрам три круга вокруг училища бегом. потом упражнения на плацу. Никаких скидок! Плевались и кашляли, сопли зеленые везде на снегу. После умывания холодной водой часто вместо зарядки бросали снег, чистили территорию. А снегу в ту зиму, первую зиму нашу в училище, выпало бога-а-а-то. Напротив нашей казармы кусты, растущие в сторону бани, были забросаны снегом выше веток. Кинешь лопату вверх на кучу, а ветер ее – ф-у-у! - всю назад. Приходили с территории, снимали сапоги, а они снимались вместе с портянкой - примерзала портянка к сапогу. Поставишь такую на батарею, она стоит, как носок, потом от тепла размягчается, расправляется и потихоньку ложится, сушится себе дальше. На плацу курс постоит на построении – ушел в УЛО – на месте курса протаявшие до асфальта следы наших ног. Как умудрились не списаться по здоровью – загадка.

Телевизор я впервые увидел именно в тот год. Да - да, не надо удивляться! Этот тяжеленный ящик, обтянутый снизу шинельным сукном, а сверху наполненный мастикой для натирания полов, пришлось тоже погонять по полу. Зато полы блестели, как зеркало.

Кровати заправлять – тоже целая наука! Туго натянутое одеяло, спинки кроватей ровняли по натянутой ниточке, края одеяла и верх поправляли перевернутой табуреткой.

А как научились чистить сапоги! После ваксы драили их мокрой щеткой. А, еще лучше, макали ее в снег и снегом, снегом. До блеска. Некоторые, например, Саня Белан, гладили голенища утюгом и те стояли, как пароходные трубы, идеально ровно. Другие, наоборот, наглаживали утюгом сложную систему складок и сминали по ним голенище.

А что такое – записные книжки первокурсника! Всякие сопливые сентенции заполняли их странички наряду с адресами еще из той жизни. Например – не гонись за девушкой, как за уходящим трамваем. Помни, что сзади идет другой! Или – даже если в твоей кабине запахнет цветами с твоей собственной могилы – продолжай тянуть ручку на себя!

Я на предельном вираже

Его поймал в прицел уже !

Но, видит бог, я вспомнил Вас…….!

И РУД УБРАЛ на малый газ !!!

Кстати, в этом стихе заложен правильный постулат из динамики полета — на предельном вираже даже на малый газ убирать РУД не надо — чуть прибрал, и уже — кувырк!

Про Тититати

Утром намашешься лопатой, побегаешь со скребком по плацу, потом с мороза – в столовую, а потом в УЛО. А там тепло, тихо! Сразу тянет в сон, и сопротивляться невозможно. Из динамика на стене раздается – «Внимание, внимание! Начинаем прием на слух! Скорость передачи – 16 знаков в минуту» Тренировали морзянку на слух принимать. Она была нужна, чтобы прослушивать в полете позывные аэродромных ДПРС, БПРС. У каждого – тонкая тетрадка, куда писали буквы, принятые на слух, а потом их проверяли преподаватели. Мы называли этот предмет по звучанию в эфире буквы «Ф»: -Ти-Ти-Та-Ти. (Тетя Катя) Но с утра, разморенный, пишешь, пишешь, потом засыпаешь, а рука сначала загибает строчку все ниже, ниже, потом и вовсе срывается в штопор, оставляя на листе росчерк до низа. И ведь даже в увольнение не отпускали, пока не пересдашь ее, тититатю эту.

( а Ти-Ти-Та-Ти-Ти — это «Э», кто забыл)

А спали мы везде. На задних рядах аудиторий просто ложились на сиденье, поручив товарищу толкнуть, если препод пойдет наверх. Но, бывало, и товарищ засыпал рядом. Спали в сушилках, схемных, каптерках, на плитах кухонных.

А в 411-й аудитории наверху был люк в полу, залезали в него, под пол рядов, да и не по одному человеку. Это было опасно, там иногда засыпали надолго, и, если тебя забывали товарищи, то проснуться и вылезти можно было на лекциях уже другого курса.

Саня Попов однажды спал на лекциях Водилова. Мы поздно заметили, что Саня уснул, а Водилов, на беду, вызвал его по журналу, не видя, что Саня спит. Он не дал нам разбудить Саню, а взял большую алюминиевую указку и стал подкрадываться к спящему Сане поближе. Кто помнит - большой любитель был Водилов пошутить. Подкрался на цыпочках, да как влупит со всего размаха указкой по столу прямо перед носом спящего Попика! Тот взвился, перепуганный, спросонья. А Водилов – ну что, мой юный др-р-р-руг!? Вам – жирная двойка! Пересдавать приходите ко мне в субботу по адресу – Красноармейский проспект, дом восемнадцать, квартира пятьдесят семь. Посидим, выпьем сто грамм, закусим гречневой кашей, сверху – огурчик положим солененький!

А в конце занятия – Так, мои юные др-р-р-узья! Отделение хорошо сегодня поработало! Получили десять двоек и три единицы.

Особые случаи в полете он принимал так: без перерыва говорит – «Пожар на двигателе! Раз, два, три! Вы сгорели! Вам жирная двойка». Рот не успеешь открыть!

Зато, когда я на взлете в Кустанае загорелся на Су-24, то потом вспомнил Водилова добрым словом!

Про кефир

А в столовой жор весь первый курс тоже был – дай бог! В бачок заглянешь – там куски сала в синей картошке плавают. Поэтому сильно популярным был у нас булдырь. После столовой все туда ломились быстрее очередь занять да кефирчиком с пряниками остограмиться. Саня Кирсанов попал однажды на язык Андриенке. Тот вызвал его на очередном построении из строя и произнес загадочную фразу. «Захожу - говорит, - в кафе, а там сидит курсант Кирсанов, а перед ним стакан кефира!» Тут он сделал многозначительную паузу, а мы недоумеваем – ну и что, стакан кефира, и продолжил грозно – «сегодня он кефир стаканами пьет, а завтра водку будет стаканами пить!!!» Может, он как в воду-то и глядел. Сане вообще не везло, особенности его внешности были таковы, что он иногда выглядел, как с глубокого похмелья. Если он попадался на построении на глаза нашему любимому начальнику училища Парфенову, тот сразу восклицал удивленно – Кирсанов, ты опять пьяный? Шутил, понятное дело.

Как мы ошибались!

Про полковника Андриенко скажу особо. Его, да и многих других офицеров училища, мы знали, конечно, чисто поверхностно. Он, как начальник штаба училища, был для нас строгим солдафоном. Но, как-то раз, бреду по училищу, горем убитый, ведь остался шкрабом в Калманке. Гляжу, свет в кабинете Андриенки горит. Дай, думаю, зайду пожалюсь на судьбу-злодейку. Зашел, и так мы с ним здорово, душевно посидели, поговорили на совершенно разные темы. и он открылся мне совсем другим, отличным от моих стереотипных представлений. В 2007 году, на встрече в училище, он гулял в ресторане с нашим курсом, тоже все было классно. А потом умер. Так жалко, слов нет.

Кто наш лучший друг?

Начфиз училища был майор Павлюк. Про него мы говорили – «Наш лучший друг – майор Павлюк!». Бывший боксер, был он высок ростом, голос имел густой, басовитый и, почему-то, мог рассказывать про самого себя смешные, в принципе, вещи, не задумываясь об этом.

Например, построив нас перед физо в шеренгу, начинал вспоминать: «Когда я был молодым, я п…дил весь Приморский край! Раньше я бегал тренироваться днем, но, когда на меня мамаши стали показывать пальцем и говорить своим детям – смотри, вон бежит Павлюк! - я стал бегать ночью. И вот как-то раз бегу, а мне в лицо кто-то фонариком светит. Я и говорю - светите, светите, ща как засвечу! А они - бежим, это же - Павлюк!!!!!!!А я вдогонку - бегите, бегите, догоню - убью!!»

Однажды собирались пойти на лыжах, ну и кто-то матюгнулся на те дрова, что лыжами в училище назывались. Павлюк тут же всех в шеренгу и строго, грозно, свирепо даже так, спрашивает - «Товарищи курсанты, КТО сказал- НА Х..!?

Глаза у него были навыкат, лицо и лысая голова всегда красные, как помидор. Втихаря мы называли его – «голова – зал.па».

Однажды мы с Казиком решили срезать путь в УЛО и побежали через стадион, что запрещалось. И надо же такому быть - навстречу со стороны УЛО шествует Павлюк, а мы как раз посреди стадиона бежим, и отпереться уже нельзя. Подходит он, такой здоровый, как линкор, и грозно орет на нас оттуда, сверху, не разбираясь – товарищи курсанты!! Я вас арестовываю!! Ну, всё, думаю, сейчас отсюда - и прямиком на губу! Или, что намного опаснее - даст своим кулачищем по кумполу! Но он продолжил – идите и доложите об этом своему начальнику курса! Ага! Щас! Конечно, доложили! Аж три раза!

Подняли рано морозным зимним утром по тревоге. Бежать надо аж в 25-й городок. Весь курс стоит возле КПП, пар от дыхания над строем. Со стороны общежития быстрым шагом разрезает нашу толпу, как крейсер волны на полном ходу, Павлюк, с тревожным чемоданчиком в руках. И тут Оскирыч, подражая его голосу, говорит басом - «товарищи курсанты, КТО сказал – НА Х..!?» На что «крейсер» бросает на ходу, даже не обернувшись и не посмотрев, кто же это сказал - дать бы тебе по голове, дурак! И исчез в дверях штаба.

Будучи инструктором в Камне, пришел я на городской пляж, а там загорает Павлюк. И что-то мы опять, как с Андриенко, разговорились по душам, и опять открылся совсем другой человек для меня, со своими горестями и проблемами.

О тех, кто ушел первым.

Были на курсе два брата Меджидовы. И ведь поступили парни, а потом отказались учиться, пояснив, что плохо понимают по-русски и науки всякие не осиливают. Были они, зато, хорошими барабанщиками и постоянно стучали в барабаны на построениях курса, когда мы шлепали по плацу мимо них.

Был в нашей роте молдаванин Мишка Лазарюк. Буна сэра, буне деменяцу! Хороший был парень, совершенно бесконфликтный, безобидный. Мы уехали на полеты на втором курсе, а он остался в училище; уже не помню, по какой причине не взяли его летать. То ли экзамены за первый курс не сдал, то ли еще что. Пошел в караул, сел у стенки и застрелился.

Петька Павленко, маленький, косолапый, шустрый и настырный, черт. Как-то на лекциях, шутя, ткнул меня маленьким перочинным ножичком в руку и попал как раз в сгиб локтя, где тонкая кожа. Тогда в санчасти я впервые увидел, как работают синеватые сухожилия в суставе. Списали Петьку в Алейске.

Вовка Годлевский, наилепший друг Казика в то время. Как пойдет врача перед полетами проходить, так давление 200 – 220, как в гидросистеме. Мы так и звали его – гидронасос. Списали Вовку в Алейске.

Казик, Казик! Попал в транспортную авиацию на восток, сначала в Завитую, потом еще куда-то. Когда я дембельнулся, то нашел его в Барнауле, бывал дома пару раз. У него были проблемы психологического плана, что-то с женой в неладах, что-то в быту, что-то по работе, переживания по поводу ухода из авиации, в общем, жизнь не сложилась. Когда мы собирались на 30-летие училища, Лешка Ходебко ходил к нему в гости.

Но не удержался парень на предельном вираже, перетянул ручку. Теперь только на фото можно с ним пообщаться.

Валерка Дворников, тоже, как и я, «младшой..». Тоже что-то стало не получаться с полетами, выпил малость, пошел ночью шариться по лагерю, часовой на вышке шмальнул по нему из автомата. В Валерку не попал, но весь лагерь, понятно, на уши поставил. Списали Валерку в Алейске.

Первые прыжки с парашютом на досаафовском аэродроме Барнаула. Март. Еще лежит снег и холодно. Прыгнули, собрали купола в охапку, идем к машине. А один стоит посреди поля и орет – помогите!, помогите! Ладно бы- лежал, тогда понятно – сломал что-нибудь. А так... Подбегаем и видим, что между телом и запаской у него перед носом торчит вертикально конец вмерзшего в землю лома! Рыли канаву по осени и забыли лом! И свернуть его в сторону не получается и сняться вверх – никак! Какие-то сантиметры-и средневековая казнь была бы обеспечена!

А курсант тот был - Анциферов. Позже он, лежа в санчасти, пошел в самоволку, стал слазить по водосточной трубе из окна ночью, труба ушла вниз и он чуть не оставил свои яйца на держалках трубы. Списа-а-али, однако.

Вовка Михеев – играл в ансамбле вместе с Раковым, Сосновичем и др. До полетов не дошел, списали раньше. Был он новосибирским, вместе приехали поступать. Году в 2000-с чем-то еду в Н-ск, на посту ГАИ на «Вшивой горке» стоит майор Вовка, в милицейской форме, с автоматом через плечо. Поговорили немного. Он вроде неохотно так говорил, в общем, не обрадовался, да и желания дальше общаться не проявил.

Всем курсом скидывались мы из своей трехрублевой стипешки на аппаратуру под названием «БИГ – 100» для ансамбля. Все наши до сих пор помнят эту аферу, которая произошла задолго до МММ. В итоге – ни БИГА, ни ФИГА.

Про чё-нибудь

Повезли нас на первые стрельбы из карабинов куда-то на берег Оби. Еще снег лежал. Едем на «ЛАЗе», обгоняем на трассе грузовик, везущий в кузове ящики с вином. Просто так, открыто!. А на этом автобусе сзади кондукторское кресло высоко стоит, вот кто-то из наших изловчился. Высунулся, сколько мог, в форточку, дотянулся до ящиков и давай бутылки выдергивать! Пока обгоняли, помню, что не одну бутылку изъяли. Только лафа не удалась. Водила, наверное, видел этот номер в зеркало, позже обогнал нас, и пришлось сдавать награбленное добро.

Еще по весне ездили убирать мусор в питомник им. Лисавенко, за город, на берег Оби. В радость было хоть куда-то вырваться на волю из надоевшей за зиму казарменной рутины. А тут весна, теплынь, запахи земли, цветов дурманящие. А после работы, в ожидание машины, спустились вездесущие и любопытные курсачи под крутой, обрывистый берег к реке. А там диких пионов цветущих – целые заросли!

Напластали их охапками, а потом, по Барнаулу едучи, швыряли громадные букеты под ноги случайным девчонкам на тротуары. Те сначала испуганно ахали от неожиданности, а потом счастливо смеялись и приветливо махали нам руками.

Про любов

Любили нас в Барнауле. Любили девчонки, приходили с удовольствием к нам на танцы в училище. Любили жители, особенно, когда все училище выходило единой колонной в город. Впереди развевалось знамя тяжелого бархата, за ним гремел и сиял начищенной медью труб духовой оркестр, а сзади колыхались четыре колонны серых шинелей, и звучала строевая песня, у каждого курса своя, фирменная. Жители стояли толпами вдоль улицы и таращились в окна.

«Стал в строй – и не шевелись- сь-сь!!!»

(Суры от Суриса, избранное)

Про строевую песню надо сказать отдельно. Как говорил наш выпускник, и мой комполка в Николаевке, полковник Бокач – «скажу об этом несколько ниже и более отдельно!»

Песен у каждого курса было не по одной. Причем петь песню другого курса считалось неэтично, да она так красиво и не получалась, как у них. Почему-то!

Песни выбирались иногда, совершенно, казалось бы, нестроевые. Например, пели «Бородино», да еще на два голоса. Запевала –

Скажи-ка дядя, ве-е-дь недаром,

Москва спале.. – а все подхватывают мощно и быстро–

Москва спаленная пожаром!

Он - Фра-а-нцу.. - а все – Французу отдана!

Он - Фра-анцу.. – а все - Французу отдана!

И всё это под ритмическое сопровождение сапогами об асфальт с частотой 100-110 шагов в минуту! И ведь получалось, и звучало красиво!

Песни пелись и применительно к случаю. То есть, на вечерней прогулке мы могли их все перепеть, а в УЛО шли-пели одну песню, простенькую какую-нибудь, типа « Наш ротный старшина не знает ни хрена, а у меня все это впереди!», при прохождении по плацу – другую, типа – «Непобедимы мы, и легендарны мы».

Слова иногда сознательно перевирали. Была у нас такая песня – «Тяжелая птица простор пробивала, и песню мотор напевал!». В ней были слова - «.. а пальцы сжимали кольцо!», а мы пели - «..а пальцы сжимали яйцо!», после чего наш комвзвода Куценко, по прозвищу «Лимон», на ходу оборачивался и грозил строю кулаком.

Училище помогало городу бесплатной рабсилой. Зимой мы ездили на крупный ж\д узел в Алтайку и чистили пути, стрелки от снега. Ездили и на мясокомбинат, и достраивали удлинение полосы в аэропорту Барнаула, трамбовали там грунт вручную. Довелось нам и родное училище украсить. На первом курсе как раз достраивали спортзал, и мы что-то там таскали, переносили землю, сажали вдоль спортзала деревья. Со стороны ул. Чкалова и мои березки сидят.

Про второй курс

Вернусь уже на второй курс. Учиться стало намного интереснее. Пошли предметы, непосредственно относящиеся к полетам: конструкция самолета и двигателя, ТРД, СВЖ, АО, РЭО. Постоянно занимались в ангаре, да и в некоторых аудиториях стояли фрагменты самолета, двигателя и его оборудования. Уже все ощупывали подробно, сидели в кабинах, где незнакомо воняло герметиком. Впереди маняще виднелась цель – ПОЛЕТЫ!

Теперь стали бояться уже, что до полетов могут не допустить, и старались освоить все предметы на «хорошо» и «отлично». Уже появились новые первокурсники, на которых, как и на нас в свое время, сгрузили большинство работ по уборке территории, наряды на кухню, караулы и т.д.

Осенью приехали с полетов четверокурсники, мы смотрели на них, как на богов, ведь они летали на тех стремительных «Яках». что мы только на фото видели да в ангаре изредка украдкой запрыгивали в кабину. Оказалось, что среди них есть и мои земляки – Вадька Тихонов и Витя Суворов. Они сами нашли меня и стали негласно шефствовать: то на ужин к себе в столовую позовут, то схему полетов на полигон подарят. Они же рубали по летной норме и на столах у них было побогаче, а мы - еще по курсантской. В выходные у них много народу уходило в увольнение, поэтому на столах много оставалось. Кстати, когда мы уехали на полеты, то с нетерпением ждали дня первого полета, потому что с этого дня нас тоже начинали кормить по летной пайке.

Красиво старшекурсники ходили строевым по плацу! Мы завидовали им и, конечно, хотели быть такими же. Во-первых, хэбуха у них была вся вылинявшая на Славгородском да Каменском солнце, сапоги – в страшную гармошку, фураги – с висящими полями, как у белогвардейцев. Нам подобное просто не позволялось (еще пока). И шаг они печатали медленно, с оттяжечкой, и дистанцию между шеренгами держали поболе. С каким-то особенным шиком и гордостью ходили. Или нам так казалось тогда?

На курсе, что перед нами выпустился, впереди строя всегда ходил их старшина курса Спиридонов. Он-то и был олицетворением всего вышесказанного.

Потом Спиридон булькнул в Каршах в барханы на Яке. И не нашли.

Про начало профессии, которое надо помнить

Зимой второго курса привезли нас на Барнаульский аэродром, в находящиеся там тогда СВАРМ. Здесь уже стояли Л-29, для газовки в рамках наземной подготовки. Прямо здесь нас построили и из винегрета, называемого «рота» стали вызывать из строя и строить напротив маленькие коллективы под названием «экипажи». Со мной рядом встали Витя Паршкин, Вова Миль и Олег Зимин. Предстояло осознавать себя и окружающих в новых категориях: экипаж – звено - эскадрилья. Движок гоняли по вызубренному графику запуска и опробования двигателя. И с непривычки и от рева движка глаза с трудом находили и нужные АЗСы и нужные цифры на приборах. Инструктор что-то кричит по СПУ из задней кабины а ты сидишь, как баран, и с трудом ворочаешь мозгами.

Палясютные плизёцьки

(капитан Скутов, избранное)

Прапорщик был такой в службе ПДС училища – Бартули. Он занимался с нами парашютной подготовкой. А был он спортсмен-парашютист и имел за своими плечами не одну тысячу прыжков. Прыгал свой 3-хтысячный, юбилейный прыжок, и, не открывая парашюта, почему-то встретился с земным шаром. Вот. Я прыгать с тряпочкой не любил, за всё-про всё имею тринадцать прыжков. Отдавал свои прыжки желающим, например, Сереге Лосеву, он-то их любил.

Прыгали на 4-м курсе в Камне. После прыжков переодеваемся в казарме, а у Макса от ключицы до паха идет багровая полоса шириной с ладонь. Борька Максименко решил выйти из дверей вертолета как спортсмен — раскинув в стороны руки и ноги. Каски на прыжки нам не давали. Прыгали и летом в зимних шапках. Чтобы не завязывать тесемки под подбородком, Борька закусил их зубами и пошел. Его, естественно, начинает вращать голова — ноги, голова — ноги. Стропы выходят, когда он находится ногами вверх и не сзади, со спины, а спереди, по животу, затем между ног. Купол наполняется, происходит резкий хлёст Борькиными ногами сверху вниз и его ботинки улетают в город Камень-на Оби Алтайского края. Туда же уходит и его шапка. В итоге он приземляется босой, офигевший и с тесемками от шапки в крепко сжатых зубах! Всё, что нажито непосильным трудом!

Про число «Тринадцать»

Летом 87-го года у нас в Бжеге ремонтировали полосу и мы летали на польском аэродроме Камень-Слёнски. В воскресенье — прыжки. У меня из-за веса (более 90 кг.) - освобождение от УТП. Надоело скучать одному в казарме, пошел на летное поле, одел парашют и вскоре вышел в чистое июльское небо. Внизу, на летном поле, польские фермеры скосили траву и она пышными, душистыми валками лежала между рулежками и ВПП, ублажала взгляд и обещала восхитительное приземление. Приземляюсь, как учили, ножки ровненько. Под охапкой сена оказывается невидимая ямка, правая нога попадает в нее, раздается громкий хруст, резкая, короткая боль и я падаю носом в сено. Лежу и думаю — всё, отлетался!. Пошевелил осторожно стопой. Боли нет. Встал, собрал купол, доковылял до старта.

Потом неделю лежал в постели, нога опухла, как полено, до самого колена и потеряла чувствительность совершенно. Приходилось парить ее, лежа в постели, крапивными вениками и чувствительность вернулась. А прыжок тот был именно тринадцатым. Хотя на втором курсе я летал с позывным «Тринадцатый» и ничего.

Про Платона

1-я и 2-я АЭ прибыли в Алейск, а 3-я и 4-я – в Топчиху. Был сырой и дождливый апрель, лагерь и полоса утопали в грязи. Но мы исправно месили эту грязь от казармы, где жили, и до деревянных одноэтажных бараков УЛО, долгие три недели, пока начальству не надоело на это смотреть. В мае Вовка Платонов со своим инструктором совершил один-единственный полет в смену с еще не до конца просохшей полосы.. После этого нас стали кормить по летной пайке и жизнь вновь стала прекрасна!.

Полоса, в конце концов, высохла и мы, один за одним, стали подниматься в воздух. Помню только фрагмент первого ознакомительного полета. На первом развороте так и тянуло наклониться вбок. от крена, казалось – упадешь с кресла!

Про шефа

Инструктором в моем экипаже был Владимир Трушин, между летчиками-инструкторами по прозвищу «Труха», а КэЗом – капитан Ксенофонтов, опять же среди пилотов по прозвищу «Ксюша». Инструктор мой был спокойный, терпеливый, никогда не ругался на нас, а, тем более, матом. Залетали мы быстро, я вылетел сам уже после 17-ти полетов с инструктором. В нашем экипаже только Джоржик (Олег Зимин) не смог освоить полет. Закончил по нелетной, как и Валерка Сараев, и Докуменов, по прозвищу «Паспорт»

Джоржик был такого язвительного плана, всегда готовый на какие-то приколы, розыгрыши и шкоды. Мы с ним на пару взялись докапывать Вовку Миля. Тот был «вещь в себе». Вечно какие-то думки-задумки, граничащие с закидонами.

Ходил он, гордо задрав голову вверх, так, что нос его составлял прямую линию с горизонтом. За это мы его дразнили «АГД», а между собой кликали - «дятел».

Однажды, воспользовавшись тем, что он куда-то вышел из класса подготовки к полетам, я иголкой наколол ему в тетрадке подготовки слово «дятел». Он вернулся, увидел это и перелистнул страницу. Там тоже - дятел. Он следующую, следующую.… Все странички до конца прокололись.

Шеф впаял мне короткой фразой – «Два на два и на два!» Это была популярная мера наказания – рыть яму указанных в метрах размеров лопатой за общественным нашим туалетом в бурьяне. Судя по количеству этих ям, многие поколения курсантов до меня оставили там свои автографы. И я оставил свой - объемом аж в восемь кубов.

Но после того, как Вовка убрал шасси прямо на ЦЗ перед запуском двигателя, он, надо отдать ему должное, пришел в класс и сказал – «теперь МОЖЕТЕ называть меня дятлом» Но, странное дело, всё произошло наоборот. Сострадание взяло верх, и дразнить мы его перестали.

Про Витяпочку

Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя

В одной эскадрилье служили друзья

На полетах мы близко сдружились с Витькой Паршкиным, наши кровати стояли рядом и жили мы в «одной тумбочке». Мой позывной был - «тринадцатый», а его – «четырнадцатый». Кликали все его «Витяп», прибавляя к имени первую букву фамилии.

Своим крупным, с горбинкой, носом, он здорово смахивал на нашего инструктора, Трушина, и мы стали тоже его звать – «Труха».

Однажды были мы с Витяпом в наряде по столовой. Закончили все работы за полночь. Вышли на улицу, легли на скамейку и уставились в звездное небо. Впереди маячила уже профессия и мы взялись с ним обсуждать, кто на чем хотел бы летать после училища. Помню, он хотел на Су-пятнадцатом, а я на Су -7Б. ( А оба попали в шкрабы). 

Витяп жил в Рубцовке, до которой из Алейска было рукой подать. На выходные дни все летчики из лагеря уезжали домой, оставался один дежурный по лагерю. И мы с друганом, отпросившись у шефа, махнули на денек к родителям Витяпа в Рубцовку. Я познакомился со всей его семьей – отцом, мамой и сестрой. Вся семья с восторгом воспринимала то, что Витя учится в летном. Они с интересом говорили об авиации со мной, были в курсе всех дел в училище. Я потом еще не раз бывал у них, родители моей жены жили под Рубцовкой, и заехать к Паршкиным было для меня просто.

Витяп умудрился на первом курсе попасться на прослушивании запрещенной радиостанции «Свобода», у него был маленький транзистор. Кто-то заложил его, что было популярным на курсе.

Устранить возможного конкурента, а, может, и без умысла, по простоте душевной? Поэтому Витяп стал «невыездным» и, несмотря на хорошую успеваемость и летную практику, загремел по выпуску в инструкторы в Камень, а я – в Калманию, богом озаренную «Страну непуганых идиотов». 

В марте 78-го он приехал ко мне в Калманку на мой день рождения 18 марта. А 23 апреля иду по училищу, а капитан Шорохов, поднимаясь на крыльцо санчасти, увидел меня, остановился, и говорит – Знаете, что ваш Паршкин разбился? КАК, РАЗБИЛСЯ? Ну как все разбиваются ? – сказал буднично Шорохов и зашел в санчасть.

Сказать, что был шок? трагедия? Слов нет, чтобы говорить. Друг погиб, всё, о чем мечтали, рухнуло. Трагедия пришла, вообще, на весь наш курс. Первая смерть на курсе, не стало Витьки, которого все любили…Нас из Калманки Морозов НИКОГО на похороны не отпустил, хотя Лешка Ходебко аж с Коломыи прилетел.

Начали разбираться. Хулиганил в первой зоне, крутанул бочку у земли. Я сам крутил бочки на Элке на ПМВ, у земли видно, как черпаешь высоту, не то, что на других высотах, где можно и полтинник за бочку потерять и не заметить. А когда всего полтинник да еще и на Яке! Увидел он приближение земли, стал вырывать самолет из снижения, уходить от земли, конечно, страшно стало, выдернул его свечкой в небо. Потерял скорость и свалился. Нам Череп все это показывал на расшифровке САРПП и подробно рассказывал. Много позже рассказывали мне наши, что, еще, будучи курсантами 4-го курса, баловались он да Саня Ренев бочками на средней высоте в зоне. А тут уже лейтеха ! Кто теперь скажет, что им руководило в тот момент?

Страшно было приехать к родителям. Отец, дядя Ваня, плачет без остановки – любимый сын, надёжа. Тетя Маша ….. Дядя Ваня умер через год после сына, сгорел от горя. С тетей Машей я встречался еще в Москве, у Леши Ходебко. Каждый раз она подводила меня к шкафу и показывала висящий темно-синий китель с золотыми лейтенантскими погонами на плечах, и каждый раз плакала.(Мне было неудобно, что, каждый раз, увидев меня, она вспоминала нашу с Витькой дружбу и всё всплывало снова) Витенька так его и не относил ни дня. Мать берегла его форму до самой своей смерти.

Так и остался я с раной в душе по сих пор, а он – вечным молодым лейтенантом.

Детей даже не успел оставить.

В засаде

В августе сбежал с нашего лагеря солдатик ОБАТО из караула с автоматом в руках. Начали его искать, ловить и наткнулись на его лёжку в одном из строящихся домов на окраине Первоалейска. Пока другие группы, сформированные и из курсантов, в том числе, прочесывали местность, меня с Рудиком послали на ночь в засаду в этот дом, с надеждой, что вдруг он опять придет туда ночевать. Страшновато, мы ведь без оружия. Одна надежда на здоровенного Рудика. Разработали план действий.

Полов в доме еще не настлали, от порога до порога лежали трапики. Мы легли под них, думаем, если пойдет он по трапикам, мы их перевернем и тут-то он готов! Лежим, тишину слушаем. Уже часа два ночи. И вдруг действительно вдоль стены послышались осторожные шаги! Ну, всё, идет! Мы в легкой панике – вот оно, свершилось! Щас ордена будем получать! Потом шаги стихли и стали раздаваться какие-то звякающие звуки поодаль.

Тут мы, осмелев, осторожно выглянули из проема дверей. В мощном лунном свете всё было видно, как на ладони. Возле зарослей высоченной крапивы была сложена куча кирпича, возле нее стоит с двумя ведрами деревенская бабка и в вёдра тырит кирпичи из кучи! Ну, старая, раз напугала – получай! Я поднял из-под ног обломок кирпича и несильно запустил его в сторону бабки. Попасть не попал, но зато мы насладились картиной улепетывающей во всю прыть бабки с полными ведрами кирпичей! Не ожидала и сама, видно, она от себя такой скорости. А ведра так и не отпустила, не бросила! Потом мы плюнули на беглеца и пошли спать. И правильно сделали. Он к этому времени уже ехал на поезде в Купино, где и был взят.

Про перья в хвосте

Потихоньку становились мы всё увереннее в полетах, стали летать в зону, познали штопор и другие фигуры высшего пилотажа. Оперились чуть-чуть. Еще бывало, полетит летчик «на себя» в зону, напросишься к нему в заднюю кабину.

Однажды я напросился к Сане Захлебному. Он и Кубик (Кубарев, будущий комполка) были в нашей АЭ молодыми лейтенантами. Пришли в зону, начали, как положено, штопор влево – боевой вправо, потом штопор вправо…. А он не выходит! Вращается по крену, нос почти не задирает на витках и завывает при этом как-то нехорошо. Гляжу, в передней кабине Санина голова в шлемофоне только дергается туда-сюда. Ну а мне что остается делать – сиди себе, сопи в две дырочки! Потом пониже штопорнули, вывел Саня его наконец. Меня Марчела с училища и до сих пор кличет так же, как и Саню – Зах.

Ближе к осени стали летать по маршруту. Большой маршрут шел на юг, потом от Шипуново – на Белоглазово, где уже хорошо были видны отроги Алтая и серебряная лента реки, потом на север, на Усть-Чарышскую пристань. Тут был любимый мной, да, наверное, и другими пилотами, отрезок маршрута, где с 4-х тысяч надо было быстро снизиться до 1200-1800, потому, что дальше была 2-я зона, и надо было пройти под ней. Поэтому приходилось ставить Элку боком в скольжение. Даешь крен, ногой держишь. Крен все больше – нога все дальше. Потом руль поворота затеняется килем, нога проваливается до упора, самолет клюет носом, убирает крен и дальше уже попёр пикировать!

Впервые одели ППК. Хотя наши инструктора вместо ППК просто перетягивали живот ремнем от портупеи и вперед. Даже на спорт так летали. А пуза классные были почти у всех у них. Между собой даже в шутку спорили они, кто стакан водки на живот поставит и тот не упадет. Камбаров был пузатый, шеф мой, Тучка, да и комэска Горид тоже.

Про Горида отдельно.

Наш комэска на втором курсе. С животом, бычьи глаза навыкат исподлобья. Любил громкогласное, показное командование, матерился без стеснения, невзирая на чины и звания. Однажды перед строем курсантов АЭ сказал на нашего уважаемого всеми замкомвзвода Вовку Кузнецова громко и членораздельно – ну ты, Зал..пА! Этим самым ……

Будучи лейтехой, ходил я дежурным по полку в Калманке. Пришел докладывать ему о сдаче дежурства, а он не принимает рапорт. Был уже он зам комполка. Докопался, почему в коридоре электрощит висит на 10 см. ниже положенного!

А я черт его знает, он сто лет так висел до меня! Только через замполита удалось блажь эту перебороть! Вместо пяти часов сменился в девять. Хорошо, что потом лейтехой к нему не попал в АЭ. То ли от отчаяния, что служат в Калманке, летчики были там какие-то…. Потом еще вернусь к этому, сам потом таким стал.

Про Камбарова отдельно

Среди летчиков его звали Гарри Кембэл. (Майора Оськина за сходство с Винни-Пухом звали – Тучка).

Казалось, что он похож на американского пилота, ну и кликуху такую подобрали. Дочек у него было две. Когда я уже инструкторил, произошло следующее. Все Кембела подкалывают, что он слабак, сына не может сделать. И вот он, разозлившись, решается еще на одного ребенка, уговаривает жену, кладет сапоги под кровать, а портупею-под подушку и – вперед. Потом весь полк девять месяцев напряженно ждет каждый день новостей о ходе беременности. Напряжение достигает пика, когда Кембэл везет жену в Барнаул рожать. Всю ночь полк не спит, ждут утром счастливого Гарри, а тот приезжает, мрачнее тучи. Мы к нему. Что - девочка? Хуже, отвечает, - ДВЕ! Ну, теперь ты на колготках точно разоришься!

Погиб там же, в Калмании. Было такое упражнение – посадка с ИОД. Из зоны приходишь без движка, строишь заход, расчет, посадку. Излишек высоты гасишь скольжением на глиссаде. С земли страшно смотреть, как самолет раком, крылом вперед свистит вниз. Даже РП иногда не выдерживал и орал в трубу – Хватит скользить!!!

Как и курсантов учили этому, так и у самих нас была в обязаловке посадка с ИОД. На ней Кэмбел и разбился вместе с курсантом, уже с 50-ти метров сорвались. Скользили сильно и низко. Я думаю, произошла та же картина с дачей ноги, о которой чуть выше рассказывал.

Матрос, партизан Железняк

В моем первом экипаже был курсант Железняк Володя. У него в зоне упало давление масла в двигателе, он его выключил и пришел домой без движка. Причем РП скомандовал ему зайти с обратным стартом, так было ближе от зоны, а он хладнокровно обошел по кругу полосу, зашел и сел. Все на аэродроме пялятся в сторону обратного старта, а он в полной тишине садится в это время с нормальным посадочным курсом.

Самый трудный курс

Третий курс на Илах наша АЭ летала в Камне – на Оби. Любимый город моей юности летной! Меня, почему-то, перевели из родного классного отделения к Наумову в третью АЭ. Я не любил его, он платил мне тем же. Тугой был сержантик.

Вместо друга Женьки Дронова в строю рядом стал ходить Саня Белан. Витяп тоже остался в другом КО. Пришлось сходиться с новыми коллегами. Переехали в четырехэтажку, что стояла прямо напротив трибуны. Приезжаю из отпуска после полетов на втором курсе, а на лестничной площадке стоит стол, за ним сидит лейтенантик сраный, голос визгливый, сам еще зеленый, как три рубля, и потрошит наши отпускные чемоданы на предмет обнаружения там недозволенных спиртосодержащих! Это нас–то потрошить, сталинских соколов!?

Это был знаменитый Лимон. Его не только я не принял, но и другие в большинстве своем. Так и мучились мы с ним все оставшиеся годы.

Ил - двадцать восемь – самый лучший самолет!

Эта фраза поется протяжно, на мелодию похоронного марша.

На самом деле, Илуха был самолет уникальный и обойти его ни с какой стороны я не могу. Во-первых, он был трехместным. Раньше ты сидел в кабине один, всё смекал и делал сам, а теперь ты – командир экипажа. Впереди, в носу самолета - штурман, сзади-воздушный стрелок-радист, ВСР, «глаз на жопе командира». Сделан самолет был крепко, всё было большое и толстое. Колеса громадные, как на грузовике. Ручка открытия фонаря кабины пилота изнутри была полной копией ручки от мясорубки. Ручка аварийного выпуска шасси – маленький ломик красного цвета, лежащий на полу кабины слева от пилотского кресла. В кабине летчика, как в автобусе, стоял маленький вентилятор. Из-под приборной доски высовывалась гофрированная трубка от противогаза, на конце которой укреплен раструб, как у пиратского пистолета – обдув наружным воздухом.Так вот, берешь этот раструб и в штаны, за пояс суешь. До 2,5 км, пока клапан не закроет подачу воздуха снаружи, яйца обдувает. Потом только вентилятор обдувает лицо горячим воздухом кабины.

Ил был высоким, в кабину лазили по узенькой стремянке. Та плохо стояла, особенно на заснеженном, ледяном бетоне. Частенько техник, забравшись наверх открыть кабину, съезжал вместе со стремянкой на бетон. Причем, если он успевал схватиться за обрез кабины рукой, то падающий тяжеленный иловский фонарь так ударял по пальцам, что техник Бокарев ходил с уже отрубленным мизинцем. Правило было такое – один лезет вверх – второй внизу держит стремянку.

Люки бомбоотсеков нельзя было сразу открыть. Они управлялись давлением воздуха в 50 атм. И, во избежание удара перед закрытием - открытием люков на земле надо было подать из кабины команду – «от люков!» И получив снизу ответ – «есть от люков!» сначала дать противодавление, а потом открыть или закрыть люки Кромки люков были острые, в толщину листа дюраля, могли полено перекусить. И мы, желая напугать какого-нибудь вредного техника, улучали момент и после его команды «От люков!» выскакивали из-за соседнего самолета и быстро совали в закрывающиеся люки пару коричневых технических пимов. Их там зажимало в разном положении. Техник потом спускался вниз, ничего не подозревая, и вдруг видел чьи-то ноги, зажатые створками! Сначала шок, а потом лихорадочное метание по стоянке в поисках шутников.

В Бердянске особо лихие пилоты снижались над плавнями с открытым люком, потом закрывали его и привозили на стоянку камыши. Сам не видел, только слышал такую байку.

Был в нашей АЭ штурман Алмазов. Низенький, кряжистый, сильный физически. Пришел перед полетом на самолет, стоит в люке, осматривает бомбовое вооружение перед полетом. Тут раздается шипение воздуха (техник в кабине без команды подал противодавление перед закрытием люков). Алмазов мгновенно прыгает вверх, пытается ухватиться за что-нибудь в люке, у него это не получается, срывается вниз, падает на бетонку, а люки схлопываются над самой головой. Пронесло его или нет?

Был у нас один особо любимый борт – бывший разведчик, или ПэПэшка, уже не помню. У него вместо бомболюков был довольно вместительный отсек, в котором уже не было никакой аппаратуры. И мы набивались на парковом дне в этот отсек, менее везучие товарищи закрывали люк снаружи, и мы спали там, пока нас не спохватывались и не начинали искать для очередных каких-нибудь работ – мытья стоек керосином, зачехления – расчехления.

Иногда, чтобы не вызывать АПА для буксировки, которое вечно было занято, мы Илуху просто толкали по бетону вручную, несмотря на его внушительный вес. Рекорд – два человека забирались в ниши шасси, раскачивали, а потом и страгивали самолет весом в 16 тонн!

Летом в кабине Ила температура , пока он стоял на открытой стоянке, поднималась до 70-ти градусов! Лично видел такую на «Термометре температуры воздуха внутри кабины», который стоял на правой панели, почти под локтем летчика. А в Славгороде вообще можно было яйцо зажарить на обшивке!

Зимой колотун стоял в кабине такой, что от дыхания на фонаре изнутри намерзал иней, и ничего не было видно за бортом. Первым делом перед началом полетов мы извели все свои пластмассовые навигационные треугольники, из которых, по указанию инструкторов .сделали скребки и в воздухе соскребали ими иней со стекол.

Руки мерзли даже в зимних перчатках, и приходилось просить инструктора подержать управление, пока ты отогревал по очереди руки, сняв перчатки и засунув руки в унты.

При полете на одном двигателе усилия на педали были такие, что, минут через пять держания педали в упоре, нога начинала трястись и ослабевать. Шеф орет по СПУ – «Держи, сука!» «Не могу больше!»

РУДы были тяжелые, а на спарках, за счет двойной проводки через все узлы герметизации, вообще тяжеленные. Достаточно сказать, что на ладонях перчатки до дыр протирались, а на посадке на некоторых спарках РУДы надо было убирать на МГ поочередно, двумя руками, бросив штурвал на короткое время!

Закрылки выпускались не в фиксированные положения, а, сколько держишь тумблер их выпуска, столько они и выходят.

Надо было внимательно следить за стрелкой выпуска, особенно, при выпуске на 20 градусов, потому, что частенько промахивали больше. Шеф орет, убираешь опять, промахиваешь, опять назад! При этом надо было не упускать из виду вариометр и держать ГП, одновременно откручивать штурвальчик руля высоты на себя, а там тоже не было фиксированного положения, и также перекручивали и недокручивали его. Самолет же при этом совершал сложное двойное движение: от выпуска закрылков он опускал нос вниз и тебе надо было не перевести его на снижение при этом, а от возрастающей от выпуска закрылков подъемной силы он вспухал вверх, и тебе надо было не дать перейти ему в набор высоты! При этом ты слушал всё, что думает про тебя инструктор в передней кабине, докладывал РП, отвечал и на его команды. А кнопки СПУ отдельной не было. За штурвалом, в нижней части приборной доски стоял блочок СПУ-5, где надо было «пакетным галетником» постоянно переключать из положения «СПУ» в «Радио», в «АРК» и назад.

Над дальним приводом доложишь РП о готовности к посадке по «Радио», шеф тебе что-то орет, переключаешь на «СПУ», в это время РП правит тебя на глиссаде, ты ему отвечаешь, а переключатель стоит в «СПУ», РП не дозовется, пока ему, опять на «Радио», потом опять на шефа. А самолет летит, колеса катятся!

(На Иле был самый тошнотворно пахнущий герметик!)

Летом движок запускаешь, стоп-кран откроешь и начинаешь ловить, чтобы движок и не запомпажировал, и, одновременно, не прервал запуск. Движок фурчит - приберешь стоп-кран, опять вперед, подкинешь керосину в топку, разгонишь ротор чуть-чуть, опять приберешь. И так вытаскиваешь его на МГ потихоньку.

Кран шасси после уборки или выпуска колес задвигался мощной, толстой пластиной металла, похожей на амбарную задвижку. Были случаи, в том числе и у нас на курсе, что, забыв убрать эту задвижку, просто отламывали кран, стремясь убрать-выпустить шасси.

Между кабиной летчика и штурмана было сообщение в виде маленького, аккуратного круглого пенальчика. Это была пневмопочта. Пневматикой там и не пахло, вытаскиваешь на себя пенальчик, кладешь туда конфетку, задвигаешь в сторону штурманской кабины и так «почту» и посылаешь. Придумали его на случай, если СПУ откажет или самолет обесточится, для связи со штурманом методом написания записочек!

Вместо привычного уже для нас АГД стоял АГБ, который при крене вертелся совсем в другую, чем АГД, сторону. Компас и АРК были разнесены по двум разным указателям и тоже вертелись не так, как на ГИКе.

Баки были разделены на две группы, вырабатывались с разной скоростью и мы специально заучивали наизусть и сдавали зачет по порядку перекачки топлива из бака в бак. Например, - «В передней группе 1800- литров топлива. В задней в это время должно быть столько. Перекачиваю из передней группы в заднюю столько.» И так по всем остаткам топлива. Качала все это дело бензопомпа перекачки БПК, включалась тумблером под левой рукой, рядом лампочка желтая, мигает во время перекачки. Докладываешь штурману – перекачку включил, а он тебе – секундомер включен. Контроль еще и по времени шел. И все равно, забывали вовремя ее выключить. Летишь, чувствуешь, что самолет начинает на хвост валиться, всё – перекачку не выключил.

А Валерка Щеглов однажды так и сел с включенной перекачкой. Мы увидели, бросились к рулежке наперехват. А топливо хлещет из-под крышки заднего бака! Пока домаячились ему, всю рулежку улил керосином!. Читаю сейчас все эти мороки — КАК мы летали на них?

При всем при этом, нам, молоденьким пацанам надо было не летать научиться на этой скракле, а РУЛИТЬ! Так и получалось, что, уже летая самостоятельно, рулили мы на Иле по рулежке – как бык поссал. Тормоза были камерные воздушные, а управлялись гидравликой, причем она подводилась прямо к педалькам тормозов в кабину летчика с давлением аж 15 атмосфер!

Срабатывали они с замедлением, что не способствовало прямизне руления. Педали руля направления, на которых стояли педальки тормозов, были узенькие, а по зиме нам на унты выдавали надевать еще и огромные резиновые калоши.

Калоши и так спадывали частенько, например, когда в «Урал» забираешься. А тут -дал педаль вперед, назад потянул ногу – калоша снялась с унта и застряла в педали!

Шеф орет, педали не дает калоша повернуть! Остановишься и, согнувшись в три погибели, выцарапываешь ее из-под педалей, и смех и грех!

Шеф мой, Крайников Владимир Дмитриевич, стал сразу возить Мамочку и Саню Кирсанова. А я стал «вечным дежурным по старту», как слетал первого апреля в ознакомительный полет, так на полмесяца как отворожила бабка от полетов!

Вот как-то раз тащусь по рулежке на СКП. В одной руке — чайник с остывшим чаем. В другой — ящик с едой для стартовой смены. Настроение — швах. Тут навстречу мне по рулежке летит, звенит Илуха. Куда деваться, надо уступать дорогу. Сошел в апрельскую снеговую лужу на грунт, шлепаю сапожищами по слякоти, спотыкаюсь. Илуха пролетает мимо, гляжу - а это наш борт, в кабине — Саня Кирсанов, а шеф, как меня увидел, скривился, отвернулся. Наверное, жалкая была картинка с моим участием.

Запланировал на следующую смену.

На других типах самолетов тормоза управляются гашеткой на ручке управления, а на Иле – ногами. Из-за этого у старых летчиков выработался устойчивый навык разбивать только что купленные автомобили. Надо влево повернуть, а, вместо поворота руля, нога нажимает левую педаль. Это еще хорошо, там сцепление. А тот же Бахарев загонял в гараж только что купленную машину, надо было вправо повернуть, он и нажал правую педаль. А там оказался газ! В результате встречи с косяком двери фара приказала долго жить.

Ила я освоил хорошо. С полетов приехал с характеристикой, в которой было написано — летную практику освоил на отлично. Рекомендован к полетам на сверхзвуковом самолете.

На третьем курсе уже ориентировали нас инструкторы на определенный род авиации. То есть, мне светил Як на четвертом курсе, но в дело вмешались далекие от авиации силы. Оказалось потом, что я был в «черном списке» еще со времени, когда дразнил Миля «дятлом» и именно за это. Но это вскрылось потом, а пока на входе в казарму стоял Кагиров и именно он оглашал прибывающим приговор. На первом этаже расположили «Яковцев», а «Иловцев» отправляли на второй этаж. Я был в полном недоумении, когда Кагиров бросил мне — Захаров, на второй этаж!

Самым непонятным было то, что туда же были отправлены и будущие летчики-испытатели Припусков и Кабанов! Правда, Юра подсуетился и его на следующий день переселили вниз. А мы с Марчелой закончили на Илах.

Летали на четвертом курсе опять в Камне, в той же эскадрилье у Короткова, у тех же инструкторов. КэЗ был у нас Витя Благин, а инструктёрами — ТРИ «Ка» — Кирпото, Крайников, Котренко. Однажды приходим к врачу на предполетный осмотр, а там на диванчике, вся троица сидит с красными глазами. Всех не допустили к полетам.Видно, что-то вчера крепко отметили. Побрел я на ЦЗ, сел в кабину, грустно. Пропали полеты. Минут через сорок вижу — бежит Кран по дорожке и кричит на ходу мне — Запуска-а-й!

Запускаю с превеликим удовольствием! Кран — плюх в свою кабину, я рулю, он пристегивается. Потом берет управление и говорит — Тоже держись, никогда пьяным не летал. Не очень я ему поверил, но за штурвал взялся. Взлетели по маршруту. И, где-то за Баево, увидал он на поле стадо коров и пастуха на лошади! Снижается на ПМВ и давай это стадо гонять по полю. Потом устал, отдал мне штурвал и уснул.

С Кирпото полетели в зону на большую высоту. Пофигуряли там на 8 тысячах, надо снижаться. Кирпото и говорит — дай-ка, я. Взял управление, перевернул Ила буквально вверх животом и мы посыпались в таком положении вниз. Вывел на 1800. Никогда бы не подумал, что на этой груде металла так можно пикировать вверх колесами!

С Котом я не летал

Витя Благин потом перешел на Яки. Перегоняя Як на рембазу, загудел изрядно в Кольцово, а тут лететь.Облака сплошные от 400 м. до 10 тыс. И тут у него заваливается один из АГД, то ли основной, то ли резервный. Витя, естественно, теряет пространственную ориентировку, а шурует-то на форсажах! Падая вниз в облаках, немножко цепляет сверхзвук, в конце концов справляется, выключает форсажи и начинает выводить, не хуже как ЮРА в последнем полете. Но, в отличие от ЮРЫ, высоты ему хватает, правда, совсем впритирку с шариком. Выпав под облака, он создает такую перегрузку, что, когда он доложил РП и вернулся на аэродром взлета,то движки отошли от крыла на 10 см, а нижняя поверхность мотогондол аж гофром пошла от изгибающей деформации. Списа-а-али, однако. Его, понятно. Да и самолет — тоже.

В инструкции у Яка максимальная скорость ограничивалась 900 км\ч по флаттеру крыла, а у Ила в инструкции стояла цифра 902 км\ч! Этим мы поддразнивали «Яковцев»,что Ил быстрее Яка.

На большой скорости Ил сидел в воздухе как влитой. Свернуть его по крену было трудно. Загибаешь рога штурвала, а тросы управления вытягиваются, вытягиваются, как резиновые. Самолет же, при этом, в крен пока не идет.Потом, как выпущенный из катапульты, начинает с ускорением валиться в крен. Штурвал выворачиваешь в противоположную сторону и так летишь в вираже — крен влево, а штурвал — вправо.

А любимые легкосъемные капоты чего стоят! Каждый легко снимался после отворачивания восьми винтов на каждом. Техники самолетов очень любили каждый раз снимать их нашими руками на каждом парковом дне. Доставляли хлопоты нам при заправке и резинки крышек топливных баков. Они норовили каждый раз нырнуть внутрь бака и приходилось проволокой выуживать их, опаздывая на следующий полет. Резинки слетали так же с форточек, и улетали прочь в полете.

Интересная категория — воздушный стрелок-радист!

«Будешь ты стрелком-радистом.

А в душе-пилот

Будешь ты летать со свистом

Задом наперед»

Ими были прапорщики, серхсрочники, и солдаты срочной службы. В столовой они питались, так же, как и летчики, по летной пайке. А в полете, на взлете доложат :

Командир, закрылки убираются, убираются, закрылки убраны

Шасси убираются, убираются, шасси убраны

после чего ложились спать, если не боялись курсантских выкрутасов. Опытные ВСРы пытались еще и нам подсказывать на посадке — подбери, задержи, высоко, низко. За это в полете мы их наказывали. Шуруешь педалями туда-сюда, тебе ничего, а его в хвосте размазывает по стенкам. Или штурвалом аккуратненько - вверх-вниз, вверх-вниз. ВСРа то к потолку прилепит, то об пол шмякнет.

Экипаж прилетает, летчик спустился на землю, штурман вышел, а ВСРа нет. Понятно! Спит, сурок! Подкрадываешься к его люку и резко дергаешь ручку открытия люка. На бетонку первым шлепается парашют, а сверху на него — офигевший, не проснувшийся ВСР. «Что — прилетели?» - Давно уже!

Однажды мой ВСР, сержантик Вовка Соломатин, родом с Новокузнецка, уехал в отпуск. Мы летали при нем с бетонки, а потом грунтовка просохла и взлетали с бетона, а садились на грунт, чтобы быстрее крутиться с плановой таблицей. Вовка этот момент провел в отпуске. Приехал, полетели мы по маршруту. Было тепло, май месяц, и он придремал. Я сажусь, выравниваю, - касание!

И тут сзади вопль - а-а-а-а-а! Я опешил — Вовка, ты чё орешь?

Где сели? Где сели? Где сели?

Да у себя сели, а что? Он, оказывается, проснулся в момент касания и, увидев за самолетом густые клубы пыли, решил, что сели на вынужденную в чистом поле!

Дважды я взрывал Ила

На Иле стоял автопилот АП-5. Перед его включением надо было доложить штурману и подтянуть привязные ремни для возможного катапультирования. Ниже 4 км включать его вообше не разрешалось инструкцией. Даешь команду штурману — КИП-на ноль! Есть- КИП на ноль! - отвечает. Потом настраиваешь канал крена, затем — курса, Потом включаешь его в работу. Длинно получается да и подвоха ждешь каждый раз от такого железного брата.

Однажды я с молодым штурманом лейтенантом Аликиным полетел на Мереть на большой высоте с включением автопилота. Включаю канал крена — включил, всё нормально. Включаю канал курса — и тут, в момент включения АЗС, в кабине раздается взрыв и ее наполняет голубоватый дымок! Сразу выключаю АЗС! Штурман, понятно, сразу кричит — что случилось? Не знаю, говорю, - проверяем в кабинах. Осматриваюсь, принюхиваюсь. Всё цело, горелым не пахнет. Ну ничего нет, хоть убей! Проверив в кабине, поднимаю взгляд за кабину. У штурмана крышка люка стоит передо мной наискосок с перекосом градусов под тридцать! Ты крышку люка посмотри, говорю. Так осторожненько и прилетели, чтобы его еще и не катапультировало. А крышка та крепилась по углам четырьмя шариковыми замками,питание к ней не шло, открывалась механически, ручкой. Почему в момент включения канала курса автопилота два замка открылись — тайна великая есть! А дымок возник от мгновенной разгерметизации.

В другой раз меня вообще «Молчи-молчи» взяли под белы ручки. В заднем отсеке взорвался блок опознавания, забросав весь отсек рваной трансформаторной бумагой. Грешили поначалу, что я превысил перегрузку на посадке и вложил Ила, как следует. Но РП и ОК не подтвердили этого — 1 и 2.

Зато по аэродрому ездили на Иле, как на машине, особенно на грунтовом Славгороде-Южном. На стоянку заруливали со всех сторон, как удобнее было. На парковом дне снимешь капоты, а там солома на решетке компрессора, птички высохшие!

Движок надежный , хоть и слабый — всего 2 150 кг.

Однажды ловлю ТЗ, заправиться после Попика по кругам. А Поп бежит — не заправляй, топлива еще полно! Сели с тем же Аликиным — действительно, полно, и взлетели по кругу. Рулим на второй, гляжу — лампочка аварийного остатка в задней группе вспыхивает. Доложил штурману. А тот — это на кочках топливо болтается! Взлетели, лампа горит уже устойчиво, а топливомер аварийного остатка - даже не стронулась с места стрелка! А общий остаток маленький и на штурвале уже не чувствуется разница по бакам. Немного покачал в заднюю группу на всякий случай, но по кругу много не успеешь покачать. Сажусь, а над ближним правый движок — а-а-у-у-о-о- - встал. Не успев испугаться, выравниваю, сажусь. А рулить-то как? Стою в конце полосы, РП говорит — освобождай! Не могу, говорю — движок встал. Немая сцена в эфире! РП даже не заметил по глиссаде этого.Примчался комэска Коротков в белой гражданской рубашке, в отпуске человек. Заглянул в бак — сухо.

Вовка Мальков на Южном так приложил Ила с двадцати метров, что стойки разъехались, аж колеса за щитки на рулении задевали. Когда он вылез из кабины, Горелик за ним по ЦЗ долго с кирпичинкой гонялся, но бегал-то Вовка получше, чем выравнивал!

Потом Горелик успокоился и после полетов построил АЭ на разбор. Стал в натуре показывать, как Вовка высоко выровнял и не давал Илу снижаться.

В своей экспрессивной манере показывает, наклоняется, наклоняется, наклоняется назад, показывая увеличение угла атаки, но перебарщивает и сам, ноги из-под него выезжают и он, к нашему восторгу, описав своими длинными ногами в воздухе дугу, шлепается на землю перед строем, подняв тучу пыли! Доходчиво пояснил!

Горелик в Камне на предполетных указаниях. Метео докладывет ветер совсем не тот, что реально дует на улице. Горелик гонит его из класса — иди, иди, поссы на ветер, придешь — доложишь!

Горелик заруливает на ЦЗ с выпущенными фарами, проруливает мимо меня. Я показываю ему обеими ладонями, отведенными в стороны, как фары у Яка, чтобы он убрал фары. Тот таращится на меня своими маленькими коричневыми глазками и не поймет, что я маячу. Вылазит из кабины — что ты показываешь? Показываю — убрать фары. - Разве так показывать надо!? И обеими кулаками ожесточенно трет себе глаза.

- Вот так показывать надо!

Казик, тоже на Южном, сел в сильный дождь мимо полосы, не видя земли. А там ямы, кочки, самолет прыгает, как мячик. И всё это наблюдает приехавшая с проверкой комиссия. Мы тоже стоим здесь же, все - в комбезах, знаков различия нет. А был у нас курсант — Вовка Пермяков. Он был старше нас, лысоват, лицо старо выглядело. Стоит рядом с комиссией, на голове - ни пилотки, ни шлемофона. И тут, видя такую посадку Казика, один полковник из комиссии говорит Вовке, приняв его за своего, - « а помните, в пятьдесят шестом году был аналогичный случай?» Он потом не понял, почему вокруг смеялись, ведь Вовка в тот год пешком, да еще под стол!

Сижу в кабине на парковом дне, прохожу тренаж. Мимо строя самолетов идет штурман звена капитан Жилкин. Мы его недолюбливали за вредность. Откидываю гашетку пушек, включаю АЗС «Перезарядка». Жилкин мимо проходит — нажимаю гашетку — пушки, с лязгом, над головой Жилкина — Ду-ду-ду-ду-ду-ду! Тот от неожиданности приседает, чуть не падает на бетонку. А мне приходится срочно захлопывать и запирать покрепче фонарь

На полетах третьего курса я крепко сдружился с Эпычем. Где-то под новый год с Саней Канчером были на Эпыча свадьбе, в доме неподалеку от кинотеатра «Родина». Стояла уже елка, был сам Эпыч, невеста Галинка, ее мать и мы. Так здорово я на свадьбах потом нигде не гулял! Эпыч был родом из Топков Кемеровской области. Попал в Арциз, некоторое время, очень короткое, переписывались, потом он списался и исчез из моего поля зрения. Искал его через дом — не нашел.

Как я обманул госкомиссию

На Госах попался мне билет с вопросом по высотомеру больших высот. Два других вопроса я знал хорошо, а тут заклинило. Назначение, принцип действия, размещение на самолете знаю, а частоты и всякие тонкости-премудрости напрочь вылетели из головы. Что делать, скоро отвечать! Обошел Ила который стоял в ангаре, на сто рядов. Его же перед Госами всего исписали шпорами карандашными по дюралю. Не нашел своей шпоры! Ладно, думаю, применим военную хитрость, авось пройдет! Бодро выхожу, первым делом отвечаю «хорошие» вопросы, а в третьем - зачитываю комиссии по билету только назначение, размещение, принцип действия, опустив частоты , и бодро это излагаю. Мой расчет оправдался. Не заметили они моего фортеля.

Очень хотелось в офицерскую форму!

Стали нам выдавать потихоньку офицерскую форму. Сначала выдали полевую. Мы в нее переоделись, не пришивая погон, а старую хэбуху, сапоги, пилотки, ремни побросали в огромную кучу посреди коридора в казарме. И тут начальник училища Гончаренко увидел нас и приказал до приказа о присвоении офицерского звания переодеться назад в курсантскую форму. А как это теперь сделать? Но приказы не обсуждаются, а выполняются. Плюнув на все, даже с удовольствием, стали надевать на себя первую попавшуюся одежду и обувь из кучи, ведь свою уже не найти. Кому-то не досталось пилотки, кому-то — ремня , форма чужая, не в размер, и т.д. Когда Гончаренко увидел этот сброд, отменил приказ!

Уже попрощались со знаменем училища. Бегу от УЛО в серо-голубой парадной шинели в сторону казармы. На углу УЛО навстречу — Кагиров. «Да, Захаров, гнобил я тебя четыре года, но не догнобил». Зачем он так сказал, и чем я был неугоден ему целых четыре года, не спрашиваю егодо сих пор.

А распределили меня в Польшу, да красный диплом кое-что весит. А оно вона чё оказалось! Не благодаря, а вопреки!

Во время Госов пошел в самоволку, возвоащаюсь со стороны Партизанской, чтобы возле мусорки перескочить ограду. Вышел на тротуар и обомлел — прямо напротив меня, вдоль забора, идут в сторону УЛО все члены Госкомиссии, а в конце этой колбасы — наш начальник курса! А я стою открыто, побежишь — сразу увидят! Холодея от страха, шагаю за стоящий рядом на углу улицы, столб. Комиссия медленно проходит мимо, никто не поворачивает в мою сторону головы. Никто, но только не опытный начальник курса! Когда он находился на моем траверзе, голова его повернулась в мою сторону и наши глаза встретились. Может, он понял свою беспомощность в данной ситуации — не будешь же на глазах госкомиссии шум поднимать, тебе же и влетит, а, может, просто офигел от такой наглости, но мне все сошло с рук.

Про нас

Майор Попов в Калманке. Слетал с Фролом в зону на пилотаж и строгает его на разборе полета — Для какой перегрузки приспособлен человек!?

Фрол — единица. - Ну так и делай мне вираж с перегрузкой Единица!

Фрол долго репу чесал — ведь любой крен в ГП — Эн игрек больше единицы!

Сел возле ж\д вокзала в такси в изрядном подпитии и говорит водиле — На старый вокзал! Водила немного подумал, проехал до старого вокзала тридцать метров. Рупь!

Постоянная длинная челка на левый глаз и «Беломорина» в зубе. Леха Попов.

Валерка Толкачев. С комполка Слезко на взлете шлепнулся как следует после отказа движка. Повредил позвоночник, потом летал у нас в 4-й АЭ. Ночью на кругу в районе 3-го разворота встал движок, он посадил с-т на полосу ночью без движка. Потом пришел к комполка, положил шлемофон на стол и сказал — третьего раза не будет, и ушел в академию Советской армии. Гляжу, а Толкача уже нет на свете.

Саня Урванцев. Летали вместе в Бжеге в ОАП РЭБ. Уже тогда Саня гремел на всю ФБА и РА. От лихой молодости остались только следы, гитару в руки брал уже не так часто. Прилетели в Пушкин на ремонт. Зав. гостиницей, Надежда Пална знала всех Яковцев по Союзу, все прошли через ее гостиницу. Говорит мне — прилетишь назад, скажи Сане, что он бумажник в последний прилет оставил! Уже нет и Сани.

Саня Филиппенко. В Алейске полетел с Фролом «за говно». Так мы называли методические полеты, когда сидишь в задней кабине, за управление не держишься, ничего не подсказываешь переднему, только замечаешь отклонения и потом выдаешь после полета. Прилетает Фрол, усмехается чего-то и носом крутит.

Оказалось, Саня уснул в задней кабине, пока Фрол летел до зоны и набирал высоту. Потом он делает переворот, пикирует. И тут вдруг Саня просыпается, спросонья ничего не поймет, где он, а тут навстречу стремительно несется земля!! Он пугается, хватает ручку и резко дергает ее на себя. Самолет становится свечкой в небо, Фрол сидит и не понимает, зачем старший товарищ так грубо и немотивированно вмешался в управление и тоже ничего не делает. Самолет теряет скорость, сваливается на крыло и тут Саня окончательно просыпается.

Спал он в любом положении, за это мы дразнили его пожарным. Придет с полетов в казарму, только коснется подушки головой — всё, потеря сознания.

Однажды не летал КЗ майор Ковешников и старший летчик капитан Кашкаров. Подцепили они с собой метеоролога и уселись в лесопосадке водку пьянствовать. Возвращаемся с полетов, а они спят на кроватях - вдрабадан, и метео тоже прикорнул здесь же, не дошел до своей норы. Лето, жара, разморило их капитально. Спят в одних трусах, даже простыней не укрывшись. Ну какой пилот упустит такой момент, чтобы не подшутить над своим собратом? Взяли пачку толстых маркеров и дали волю своей фантазии. Кашкарка учился в молодости в речнухе, поэтому торс его, от ключиц и до пояса, украсила синяя тельняшка. На стопах нарисовали полосатые носки, сосок груди превратился в свиное рыло. На этом остановились и перешли к Кавене.

Тот был худ и долговяз, поэтому осталось только обвести его ребра, ключицы черным фломастером и - вылитый скелет.

Дольше всего трудились над украшением любимой метеослужбы. Она лежала на животе, поэтому ее ляжки приняли на себя все буйство нашей фантазии. Помню, что все символы облачности нашли там место: и кумулюсы, и циррусы, и альфастратусы. Крупно и броско дали плакат — Не забуду метеослужбу! Большая стрелка уходила под синие трузеля и вещала поучительно — Это ЖОПА! Присутствовала незабвенная надпись -

- Не забуду мать родную! Синее солнце всходило над надписью «Север», ноги жаловались, что «они устали».

Никто не проснулся, натурщики они оказались усидчивые. Кавеня проснулся только ночью и пошел в туалет. Туалет был на улице, и, когда черный пьяный скелет распахнул в тишине ночи двери в коридор и, шатаясь, вывалился из спальни, то дневальный медленно сполз по стенке.

Утром из душа долго слышались яростные матюки — Кашкарка безуспешно пытался под ледяной водой отшоркать мочалкой въевшийся в кожу за ночь спиртовой фломастер.

Приехал в Калманку, представился комполка и направили меня в 4-ю АЭ к Алексееву. Всего нас попало с выпуска в полк четырнадцать человек, а в 4-ю - еще Фрол и Вович Паньков. Прихожу в штаб, представляюсь Сан Санычу по случаю прибытия к новому месту службы. А он говорит — ничего не знаю, пока не нальете ведро под краешек водкой, у меня не служите.

И ведь пришлось нам втроем бежать в сельпо, брать ящик водки. Так, в ведре, и поставили ее в чьей-то пустой квартире, на фанерном ящике разложили нехитрую снедь. Бычки в томате помню точно, остальное — смутно.

Квартир в то время в Калмании было полно — целый пятиэтажный дом стоял с забитыми подъездами. Но, все равно, через школу калманского развеселого общежития я прошел. Тут же жили Мишка Смолин, Ачимка, Макарка Юрий Петрович, Губайчик, Володя Мочалов. Майор Ананьев кликал его — Володя Остенбакен. Уже в 2008 году, на сборе в училище, где братаются все выпуски, я окликнул его — Володя Остенбакен! Тот остолбенело поглядел на меня — а ты откуда знаешь? Меня так только Ананьев зовет!

Как-то зимой, на ночных полетах, дождавшись своего времени, Юрий Петрович Макаров взял со стола шлемофон и, небрежно помахивая им, произнес — ну что, пойду, попилотирую авиационную технику! Через десять минут слышим его по громкой — пришлите тягач в начало полосы! Не в конец, что случилось-то? Оказывается, что, выруливая на ВПП, Петрович промахнул осевую линию и, с разгону въехал носом самолета в снежный бордюр на противоположном ее краю! Проще говоря, воткнулся в снег. Потом частенько кто-нибудь в присутствии Петровича нарочито громко говорил, выходя из класса — ну что, пойду, попилотирую авиатехнику!

Петрович погиб потом в Камне-на-Оби — в движок на взлете попала птица и они не вытянули Яка.

Ачимка и Петька Туралин по прозвищу «ПТУРС» потом ушли на Яки, а на следующий год(1980) и я подал рапорт о переводе в Камень.

За год до этого умер прямо в классе предполетных указаний полковник Морозов, ком. Калманского полка — сердце. Сидел, слушал указания, потом упал со стула и всё!

Потом пришел Берест. А когда я ушел в Камень, то Береста тоже перевели туда на комполка.

Это было в Калманке

Машины в то время были в полках страшным дефицитом и реальным предметом роскоши, а не передвижения. Валерка Толкачев только купил новый «Жигуль», приехал на нем на полеты, похвастался. На следующий буквально день едет уже с разбитым лобовым стеклом!

И что? Ехал с полетов, впереди по дороге идут два солдатика, один – по правой обочине, второй – по середине проезжей части. Толкач снизил скорость, подъехал ближе и, черт его дернул, - посигналил. И не тот солдатик ушел с дороги, а тот, что шел по обочине, прыгнул на середину и попал Валерке прямо на лобовик.

А это — уже в Камне

Однажды Кореш со своим Кэзом вернулись со строевых полетов. Проходят над стартом и докладывают – дым в кабине! Сначала подумали – пожар, но от движков дым не идет. Потом они докладывают – упало давление в г\с. Смотрим, они по глиссаде свистят без закрылков. Естественно,- перелет и выкатывание на грунт. Привозят их оттуда, выходят они из автобуса – все комбезы мокрые с плечей до ног, блестящие и воняют гидрашкой. Оказалось, в трубке подачи гидрашки к педалям образовалось отверстие с игольный укол, и мелкораспыленная жидкость стала наполнять кабину. Ее-то поначалу и приняли за дым. Потом отверстие стало увеличиваться и струйка гидрашки начала бить Корешу в лицо. Он тогда поставил на пути струйки ногу, и гидрашка от его ботинка стала теперь лететь и в кабину к инструктору. Стёкла покрылись липкой пленкой, через которую полосу стало не видно, и шеф сажал самолет через открытую форточку.

Ничего себе, сходил за хлебушком!

По распределению направили меня служить в Польшу. Отгулял отпуск, купил билет до Бреста на самолет, завтра лететь. Собралась родня, сели за стол и тут мама ахает – про хлеб забыли! Собираюсь, бегу в булочную. А когда вернулся – застал гостей и мать в полной растерянности. Мама протянула мне телеграмму из училища, в которой «красным по - черному» была написана одна фраза – «Немедленно вернуться в училище. Андриенко» Ну, говорю всем, что случилось, не знаю , но, что в Польшу не лечу – это точно. Приезжаю назавтра в училище с самыми дурными предчувствиями. Перед штабом училища, тоже в парадной шинели, ходит Борька Максименко туда-сюда. «Что?» - спрашиваю. «И меня вызвали». Заходим к Пухову, а он говорит – Остаетесь инструкторами, выбирайте – Калманка, или Славгород! ????? Да-а-а-а!

Пара – тройка дней в запасе еще была, решил я маленько попытаться подергаться.

Уж больно в то время непопулярна была у нас перспектива остаться шкрабом! Поехал в штаб округа, в отдел кадров. Попал к начальнику без проблем. Старенький, маленький, худенький полковник. Ничего, говорит, уже не сделаешь, приказано оставить вас в СибВО. А здесь только Канск, училище, да транспортная АЭ в Толмачах. «А зря ты не хочешь в инструкторы» – посоветовал мне старичок.

И ведь, как в воду глядел. До сих пор никому не дам в обиду инструкторов. Отлетал кверху жопой четыре года и мне много помогла потом, в боевых полках, отточенная в сотнях полетов техника пилотирования. Как-то, в Камне, сел к нам перелетный борт, Як-28и. Подошли к летчику поговорить, помню, как он рассказывал с гордостью, что сел у нас с большим остатком, аж 4200! А мы тут каждый день с курсачами крутимся с таким остатком и ничего!

Гей, хлопцы – не журыся!

На Госах назначен был в мой экипаж проверять технику пилотирования курсантов сам начальник училища Гончаренко. Отлетал он все заправки с ними, я подхожу получать замечания. Он и говорит – ДавиденКО, БуряченКО – «пять», остальным - «четыре». И ушел. Я стою и думаю - интересно, а ведь Русин и Каржауов слетали не хуже. А потом дошло – ведь он тоже – ГончаренКО! Пришлось улыбнуться.

Про чё попало

Возле стоянки было кладбище Илов. Пытливый курсантский ум должен был найти применение старой авиатехнике. И выход был найден. Диски колес у Илов были из магниевого сплава. Мы пилили диски на куски, потом зажигали их и бросали в огромные лужи рядом со стоянкой. Раздавался взрыв выделяющегося при этом водорода и высоко вверх летели брызги.

А наши лучшие теннисисты на курсе, Марчела и Серега Санин приноровились делать из резины топливных баков Ила покрытие для своих теннисных ракеток. Баки были из самозатягивающейся резины, она была двухслойная, мягкая и шарик хорошо прилипал к ней.

Лето выдалось дождливым и полеты часто отбивали. А, так как в Камне ехать назад в городок далековато будет, то коротали мы время в ожидании погоды прямо в классе предполетных указаний, что на летном поле. Я брал тогда парашютную сумку и шел в березняки напротив летного поля. Под теплым, мелко сеющимся дождиком, подберезовики росли так быстро, что я приходил на одну и ту же полянку каждую летную смену, приседал поближе к траве и – вот они – маленькие, чистые, не успевшие даже потемнеть, шляпки грибов, как на ладони! Жарили мы их потом в летной столовой после ужина, шефу таскал полными сумками.

Как-то шеф сидит на предварительной, весь кривой, хмурый, видно, вчера Зло употреблял. Потом посылает меня сбегать за водкой и дает денег. Бегу в самоход, водки не нахожу и беру горькую настойку «Степная». За углом магазина аккуратно переливаю ее во фляжку и возвращаюсь в казарму. Поднимаюсь на этаж, а напротив двери стоит замкомэска капитан Бахарев, заложил руки за спину и взглядом меня буравит!

Я прошмыгнул мимо него в туалет, открыл кран, делаю вид, что пью воду. Но выходить-то надо! Выхожу. Он - что у тебя во фляжке? Во, блин, думаю, ситуация! Бодро отвечаю – вода. А ну, дай попить! Во, блин, думаю, ситуация! Снимаю фляжку, как ни в чем ни бывало, с ремня, протягиваю, в надежде, что он ее не откроет. Отвинчивает крышку, прикладывает к губам, запрокидывает голову и пьет! А я думаю – всё выпьет, что шефу скажу-то? Попил, крякнул, губы вытер – инструктора – в штаб!

Однажды садится спарка и после касания от нее отворачивается одно из колес задней стойки! Обогнав теряющий скорость Як, колесо сходит на грунт, описывает плавную дугу в пол-аэродрома и подъезжает почти к самому летному домику. А Як спокойно приехал на трех колесах.

В летной столовой, кроме стандартного меню, на столе у Шуры Попова и Шуры Шарабарина постоянно салатики разные из свежих овощей. Не иначе, крутят Шуры – муры с официантками.

Скидывались на водку, а Юра Печерских – ребята, давайте купим тортик!

Нач. штаба АП в камне, п\п-к Никитин , отличался любовью к тополям. Он требовал, чтобы на высоте ниже двух метров на стволе не было ни одной, даже малюсенькой веточки, это был его «пунктик». Он увольнялся, когда мы летали 4-й курс и сказал перед прощальным строем полка — Я сын славного башкирского народа! Видит бог, я много попортил вам крови, но делал я это из благих соображений!

Еще потери

Ночные полеты в Бжеге. Сидим в классе, бросаем кости шеш-беш. Забегает солдатик, глаза круглые, белые и кричит — там самолет на полосе горит!.

Ошеломленные, выбегаем на улицу и видим следующую картину: в начале полосы стоит боком спарка, освещенная включенными прожекторами, и движки ее как-то странно и непривычно звенят. На середине ВПП горит маленький костерок и в его пламени виднеется бок лежащего на земле серебристого самолета. Ничего понять невозможно - откуда серебристый самолет, если наши все камуфлированные, почему он лежит на ВПП, почему горит? А тут еще в разгорающемся костре стали рваться снаряды и стало видно, что лежит на нашей бетонке МиГ -21! - Что за черт!?

Потом помчавшиеся туда на тягаче техники привозят летчика, и он оказывается поляком, поручником летнитцтва польскего! Мне пришлось его опрашивать и вот что выяснилось.

Во Вроцлаве, где стояла АЭ на МиГ- 21, тоже шли этой ночью полеты. Он взлетел в первый свой полет на разгон в стратосфере, проскочил на снижении последний поворотный, а, когда развернулся на свою ДПРС, то в створе его полета оказался наш работающий аэродром. Посадочные курсы на аэродромах Бжега и Вроцлава разнятся всего на два градуса, что на большом удалении - в пределах точности прибора. Радиообмен он ведет со своим аэродромом, а заходит на наш, визуально наблюдая огни подхода и огни ВПП. Свои дают ему разрешение на посадку, хотя между аэродромами 40 км. и они должны были наблюдать его на своей глиссаде, а его там и близко не было.

У нас же на полосу выруливает «спарка», в передней кабине которой сидит замкомэска Колобов Владимир Федорович, а в задней — выпускник 1981 года Игорь Сысоев. В передней кабине должен был сидеть Юрка Шевердин, но бог отвел его в этот раз от … , врач не допустил. А, на руководстве полетами сидит Виктор Иванович Алябьев, майор, списанный летчик 3-го класса из Ситалчая. Он отличался своей нерешительностью и ссыкливостью в руководстве полетами и много досаждал нам своей манерой руководить. когда не надо, и не руководить, когда надо. На посадке, как бы ты ни садился, он нажимал кнопку и начинал шептать и бормотать в эфир совершенно непонятные, бессвязные слова. Когда мы спрашивали, зачем он это делает., он отвечал — а вдруг что-то случится. А я — подсказывал! Короче, зад свой прикрывал и думал только о нем.

Он видит, что на полосу заходит неизвестная цель, связи с ней по радио нет. На полосе у него стоит спарка. Он ей ни взлета не дает, ни с полосы в ближайшую рулежку не убирает. Прожекторы выключены. А поляку свои говорят — «Посадка, прожекторы включены» Он, не видя никаких прожекторов, от ближнего уходит на второй круг, делает разворот вокруг хвоста, выпускает посадочную фару и мостится на посадку по малому кругу, от БПРС. Остаток толива после полета на сверхзвук не оставляет ему другого варианта действий. У нас же на полосе по-прежнему стоит «спарка» и ждет, неизвестно чего. Пан выравнивает и попадает Яку точно в середину киля, где закреплен стабилизатор. Метр выше — он бы перелетел Яка и хокей, метр ниже — вмазал бы точно в фюзеляж и тогда — взрыв обеих самолетов. Днем, захочешь — так не прицелишься. Фюзеляж МиГа попадает точно по фюзеляжу Яка, стойки пробивают обшивку мотогондол и остаются там, нос бьет по фонарю задней кабины Яка. Заголовник кресла отрывается и бьет по голове Игоря. Тросы привода катапульты натягиваются, срабатывает пиропатрон и кресло вылетает вверх, попадая снизу в живот проходящего в этот момент над ним МиГа. Фонарь передней кабины чудом остается нетронутым. Так погибает Игорь Сысоев, классный парень, умница, хороший спортсмен. Мы думали и верили, что он далеко пойдет, но смерть его остановила очень рано.

МиГ падает на полосу, животом шлифуя бетон, загорается и сползает на грунт. Поручник, видя такое дело, сбрасывает фонарь и выскакивает из кабины, даже не отстегнув шланг ВКК и шнур радио. Так с их обрывками и сидел передо мной. Он понял, что сел не на свой аэродром, только, когда подскочили русские техники на «Урале».

Да, он врезал махаря. Но и группа руководства на обеих аэродромах облажалась в полном объеме. Им-то ничего не было в итоге, а поручника списали с летной работы, выгнали из армии и посадили турма.

Про Шервуда

На третьем курсе прошел невероятный слух - в Славгороде Юрку Шевердина бомбой убило! Не так всё было. При разгрузке вагона на него навалилась сверху пустая кассета РБК и помяла могучую грудь. А погиб он у меня на глазах.

Сел. Рулю по магистральной. Дают взлет «спарке». В передней кабине за инструктора — Юрка Шевердин, в задней — лейтенант Корчагин. РП — все тот же майор Алябьев. Я, как и все летчики, по привычке провожаю взглядом взлетающий самолет — все идет нормально. Только он оторвался, Юрка докладывает — встал правый двигатель! Вывернув назад голову, смотрю на него, пока вижу. Он уменьшил угол набора и плавно ушел от земли. Ни дыма, ни пламени не было видно. Рулю медленно, слушаю радиообмен.

«На первом». Тишина. РП молчит.

«Траверз, отказали все навигационные приборы.» РП молчит

. «На втором. Отказ двух гидросистем.» РП —« Заход».

«На посадочном, 600» РП — Наберите 900, пройдите над стартом.

Я к этому времени прирулил на ЦЗ и присоединился к группе летчиков и штурманов, услышавших по громкой о ситуации и высыпавших на ЦЗ. На посадочном показался самолет, идет все ближе, ближе. И вдруг Серега Дзюба вскрикнул — Горит, горит!. Черная точка самолета вспыхнула, как разгорающаяся спичечная головка, превратившись в огненный шар. Из него падали вниз, в стороны обломки. Из всего этого ада в сторону отлетела точка и над ней вспыхнуло белое облачко Парашют! Парашют! Все с надеждой всматривались в район взрыва, стремясь увидеть еше один купол, но тшетно. Оставалось только ждать возвращения НПСК, чтобы узнать, кого будем хоронить. Привезли Корчагина. Мы бросились к нему — Что!? Как!?

Он катапультировался нормально, только замок парашютной подвески при подтяге ремней так вмазал по груди, что оставил на ней огромный синяк. Рассказал, что пожара на двигателе не было. Юрка взял управление, а ему приказал поставить ноги на подножки кресла и приготовиться прыгать. Это его и спасло. Когда они получили команду на набор высоты и перевели с-т в набор, тот резко клюнул носом и мгновенно крутнулся вправо. Корчагин был готов, сжал ручки катапульты и тут же прыгнул, практически из облака взрыва. А Юрка держал управление, пока руки на поручни, пока изготовишься, пока сожмешь ручки.... Упал он в одном км. от ВПП, рядом с ближним приводом. Нашли только одну ступню в лётном ботинке и позвоночный столб.

В момент отрыва разлетелся диск турбины на три сектора по 120 градусов каждый. Один попал в бетон ВПП и выбил в нем ямку глубиной сантиметров десять. Его мы нашли при прочесывании окрестностей на следующий день в 1-м км от ВПП. Нашли сначала плоскую щель в земле, а потом на глубине более метра и сам обломок диска. Второй упал в польский сад, в кучу песка в 1,5 км. от полосы. Третий фрагмент через неделю привез местный житель. Кусок диска пролетел по воздуху почти семь километров и улетел на траверз круга.

В момент разлета диска его куски перебили сопло, которое выпало, и проводку сигнализации о пожаре. Поэтому экипаж ничего не знал о том, что у него по трубопроводам внутрь фюзеляжа распространяется пожар. А Вовка Остапенко наблюдал этот взлет из-за пределов аэродрома и рассказывал потом, что из движка пламя било аж вперед из воздухозаборника. Крыло просто- напросто отгорело в полете и отломилось при выходе на ПК.

Про Остапа

С Вовкой я летал в Бжеге, в ОАП РЭБ. Он был уже толстоват, любил хорошо и много поесть и поиграть на гитаре. В столовой он, не пробуя, обязательно обильно солил еду, а в стакан с чаем насыпал не менее полстакана сахара.

Прилетели в Щучин на учения, Остап пошел в город. Приходит, приносит, как настоящий хлопец, шмат сала. Ребята, я сала комиссионного купил! Вовка, пожеванного уже, что ли? Да нет, как его...? Во — кооперативного! А тут слышу — помёр Остап.

Про Глыбу

С Валеркой Мельниченко я служил в Камне. Сидим как-то в классе, ждем комполка Береста. Тот заходит, кладет перед собой свою папку и, загадочно улыбаясь, говорит — кто хочет в Польшу? Я смотрю на сидящих рядом сослуживцев. Видно, что у всех в мозгу лихорадочно щелкают арифмометры — все прикидывают варианты — квартира- гараж-лодка- рыбалка-охота -жена- карьера.

Руку подняли четверо — я, Юрка Козлов, Мишка Барабошин и Валерка Мельниченко.

Приехали в Бжег и первым делом пошли, понятно, в бар. Бар назывался просто и незатейливо — «Дринкбар» На всю службу в Бжеге он остался нашим любимым местом посиделок. Заходим . Внутри стоят четыре столика, и все. Садимся и осматриваемся — как и что тут пьют. Пьют рюмочками размером с наперсток, помочат губы и поставят рюмку. Из закуси — ничего, одни напои и галаретки. Ну кто ж так водочку-то пьет!! Тут подходит длиннющая молодая официантка ( пани Гражина) и вопрошает — Чего паньство хце ? Суровые, закаленные инструктёры Каменского полка мрачно буркнули в ответ — ВУДКИ. - Иле? (сколько) И маленький росточком Глыба ответил просто и незатейливо — пятнащте! - Иле, иле?? - Пят — на — щте! - уточнил Глыба не поверившей своим ушам официантке. Ну и мы следом сделали свои скромные заказы.

И вот она несет через зал поднос, весь уставленный этими наперстками с водкой, а посетители провожают изумленными глазами поднос до самого нашего столика. Ну мы побросали наперстки в рот, Глыба подошел к стойке — коньяк маш (есть)? - Мам. Иле? - Стакан! Хлопнул Глыба стаканяку, утерся рукавом и вшистко.После этого посещения, в «Дринкбаре» мы стали самыми желанными посетителями.

Как-то сел Глыба в кабину Яка, включил АЗС «Аккумулятор» и его упаковало сработавшим подтягом ремней! Правда, не катапультировало.

Как-то провозил я его ночью на спарке. Шасси не вышли, проходим низэнько перед носом у РП в лучах прожекторов. Тот кричит — «Стойки на месте!» РУД на МГ, резко к полосе, ТП, тормоза, и умостились на полполосы.

Как Валерка умудрился ласты склеить уже на гражданке?

Как я дважды сидел в польской тюрьме. Раз первый.

Первый раз меня со штурманом Саней Стерховым патруль польской милиции остановил для проверки документов — проше паньства о пашпортэ! Загранпаспорт мы берегли пуще зеницы ока и брали только для пересечения границы, а с удостоверением личности офицера ходить по антирусски настроенной стране тоже было опасно. Короче, пашпортув нема, нас сажают в воронок, везут в тюрьму и запирают в камеру. И все это подчеркнуто презрительно, с нравоучениями типа — у нас стан военны, а паньство не подчиняется нашим правилам и т.д. И взяли-то нас, одетых в наши летные кожаны, да наши рязанские морды и так за версту видны в любой одежде, ясно, что радецке. Посидели в камере с полчаса, полюбовались на пятна крови на стене.

Приходит за нами наш патруль и препровождает в комендатуру. В кабинете коменданта гарнизона за столом сидит эдакий синьор — помидор в краснопогонном полковничьем кителе, и, не отрывая глаз он написания какой-то бумажки, буднично и устало спрашивает — Что вам мешает служить? (Какого черта, служить,мы только что приехали!)

Отвечаю — ничего не мешает, товарищ полковник. Тут от его реакции мы даже вздрогнули. Он подскочил на стуле, как подброшенный пружиной, ударил обеими ладонями об стол, выбив из зеленого сукна тучу пыли, и издал ужасающий вопль — Ка-а-ак!!! Вам НИЧТО не мешает служить !!!??? Фамилия у него была — Симрод, я же его с тех пор звал — Семиурод.

Раз второй намного интересней, но мог окончиться гораздо печальнее.

Перед второй сменой полетов поехал я на велике в центр, молочка купить. По центру города можно было только пешком ходить. Купил молочка, иду по улице назад. До конца улицы, где висит знак запрещения велосипедного движения, остается метров десять всего, я прыгаю в седло, и тут из-за угла выезжает патрульная милицейская машина! Они же не видели, что я только сел на велик! А улица старого города узкая, им не развернуться. Пан на ходу открывает дверь и кричит мне по-польски — затшимайще, пан!

Некогда мне, полеты на носу, да и сидел я уже у Вас, поэтому я прикинулся, что не понял его, а сам на педальки - то жму! Он уже грозно — ЗАТШИМАЙЩЕ!! Куда там, у меня уже взыграло ретивое, я — шмыг за угол и ходу! Сзади рев мотора — погнали они квартрал объезжать вдогонку. Ага, погоня — это прекрасно! Азарт, кровь бурлит! Несусь со всего ходу к парку, только педали мелькают - там узкие пешеходные дорожки и на машине они не пройдут по ним. А погоня уже дышит в спину, ревет мотором! Обидно, ведь УАЗик — русская машина! Только влетел в тень крайних деревьев, как сзади послышался визг тормозов — чуток не догнали! Только теперь я понял всю серьезность положения — меня ловят по-взрослому. Надо незаметно пробираться домой. Еду вдоль Одера, по тропинке, ищу выезд на дорогу. Наконец увидел распахнутые на улицу ворота усадьбы, пробрался по двору, выглянул на улицу из-за угла дома. Никого. Осторожно выезжаю на дорогу, не успев еще набрать скорость. И тут из-за поворота на большой скорости вылетает погоня! Помню испуганные глаза шофера. Он не успевает затормозить и УАЗ бьет меня капотом в правый бок. Я взлетаю в воздух вместе с сумкой с молоком и приземляюсь на противоположный тротуар. Бутылки со звоном разбиваются, велик с погнутыми колесами успокаивается в луже молока. Из машины, не веря своей удаче, выскакивают паны с дубинками и ко мне — Чему Пан учека?

Паньство мне гоните, вот я и учекам! - отвечаю тоже в запале. Они - Згода, едими з нами!

Привезли в знакомую тюрьму, посадили в ту же знакомую камеру. Да, думаю, сейчас народ приедет на полеты, а где Захаров? Надо что-то делать! Встал, подошел к глазку и смотрю. В дежурке сержант обсуждает что-то с напарником, поглядывая в сторону камеры. Ага, думаю, что-то замышляют, в комендатуру не звонят! Это к лучшему. Тут сержант заходит в камеру — Пан, пенендзе маш? Я в душе возликовал. У них же завтра праздник и сержант, почти как в России, решил обменять мою свободу на деньги! - Мам. - Пеньтсет злоты давай. - Добже! А бутылка водки польской как раз столько и стоила. Так и расстались, очень довольные друг другом.

Полетов в тот день не было, были залеты

Камень. Солнечным и теплым октябрьским днем собрались экспромтом поехать, попить пивка трое — я, Юрка Чечулин и Винников. За манеру величественно держать голову и туловище, за высокий рост я звал Юру - Муамар Каддафи. Сели в автобус, едем и решаем — а что там по пиву, давайте выпьем водки! Купили в столовой компоту — один стакан на троих. Компот выпили, стакан — в карман. С закусью в 1980 году было туго, купили пакет жареной мойвы на троих. Вышли на берег Оби в районе элеватора и стали славно сидеть. Да так славно посидели, что, выпив два пузыря, купили еще два! Выпили мы их, или нет — уже не помню.

Вообще, далнейшие события пришлось восстанавливать по рассказам очевидцев. Первой была Петровна — зав. нашей летной столовой. Утром она пристально посмотрела на меня и сказала — да-а-а, не ожидала я от тебя такого! Чего? — я насторожился. Ты вчера на «Тройке» весь вечер по городу ездил - от конечной до конечной. И осуждающе покачала головой.

После столовой вышел на построение. Мой техник и говорит — Ну вы и даете! Я уже обреченно — Что даете? - Еду вчера домой на автобусе и тут заваливается святая троица. Лыка никто не вяжет. Ты подаешь кондукторше рубль и говоришь важно —

Н-н-н-а все! А Виннников — да нам три билета! А кондукторша — он сказал «на все» и быстро-быстро шестнадцать билетов отматывает. Тогда Винников эту длиннющую ленту вешает мне на шею и завазывает спереди бантиком. Так и едем, тащимся.

Но добил меня Вовка Брум. На следующий день пошел я дежурным по полку. Вовка приходит в дежурку и говорит — меня тут начПо полка не искал? Нет - говорю, а что? Да я позавчера был в патруле, так он меня посылал к автовокзалу подобрать там валяющегося нашего офицера, а я не пошел. Смутные сомнения начали меня терзать. В этом районе жил только я. Неужели...!? Тогда становится понятно, почему я пытался открыть входную дверь своей квартиры ключом от почтового ящика, сломал его в замке и пришлось поддать дверь богатырским плечом. Да уж!

Как меня подвело низкое давление на аэродроме.

Стоит в заявке пролетом через нас в Чирчик МиГ-21 из Камня - Князев Гришка. Я вытаскиваю своих пилотов на ЦЗ и с гордостью говорю — сейчас вы увидите, как садится настоящий пилот — инструктор! Заходит двадцать первый, - смотрю — не удастся показ! Свистит со страшной скоростью, видно, что без закрылков. Касается ВПП - переднее колесо взрывается, летят черные ошметки резины. летят искры от обода, - и выкатывается в АТУ. Притаскивают Григория. Ну как же ты так? - спрашиваю. - Да у вас тут - давление низкое - температура высокая - скорость не падает - закрылки не выпустить - СПС не включился! (Давление, действительно, - от 720 до 730 все время.)

Пришлось потом на Сушке самому показывать своим пилотам, как садятся Каменские инструктёры.

Страшно в воздухе было дважды

Отработал на польском полигоне Намыслув на предельно малой, ухожу с набором на точку. Триммер отработан по тангажу на кабрирование, как положено на ПМВ. Сам смотрю в крене вниз-назад, на полигон и непроизвольно отпускаю РУ. Чувствую телом нарастание перегрузки и начало тряски, быстро даю РУ в приборную доску и холодею. Ведь на Яке срыв ниже 4 км. - прыжок однозначно. А пэпэшка с его задней центровкой охотно носик задирал.

Возил пилота 2-го класса Серегу Косач на пилотаж на ПМВ. Самолет — Су-24, первая зона в Николаевке, возле Капчагая. Пикнули пару раз с 600 м до 50, теперь сам, говорю. И отвлекся на каньон реки Или, красивое место, отдыхать туда ездили по выходным. Упустил контроль за действиями пилота. Серега пришел к нам с ИБА, привык на свистульках легких летать. А его второй класс усыпил мою бдительность. Короче, когда я перевел взгляд в кабину, то выводить было давно пора! Тяну ручку, стараюсь не сорвать самолет, а краем глаза, боковым зрением, вижу, как к нам стремительно летят навстречу барханы. Вот они уже выше линии горизонта, а деваться некуда, угол атаки уже на пределе. Мелькнула мысль — чиркнем соплами по макушкам барханов! Даже сжался инстинктивно. Но бог миловал.

НачВРОТ

Летали в Афган с Ханабада . Летали, в основном, ночью, запускали по команде ведущего группы, без запроса, тут же выруливали , проверяли системы, крыло, механизацию уже на РД, маневрируя между горами бомб в пыльной ночной хмари.

Техпост перед РД проруливали, не останавливаясь, сразу - на полосу, в еще не осевшие горячие газы от переднего. Интервал взлета — 20 сек. выдерживали строго.

НачВОТП у нас был Витя Маркин, он вводил меня в строй в Николаевке после Даляра. Когда он ходил РП на полигон, мы, шутя, докладывали на боевом — «Я такой-то, цель, Маркина, вижу, работа» Вместо — «маркеры вижу» Наверное, он нервничал немного.

Той ночью он со штурманом капитаном Савельевым совершил на Сушке взлет, который вряд ли даже испытатели совершали. Он не выпустил крыло в 16 и механизацию естественно; все это проглядели, и техпост и ПРП. Включил форсажи и начал разбег с крылом 69.

Метода взлета с полной загрузкой была такая — приподнимаешь колесо чуть от бетона, не создавая взлетного угла, и гонишь до 420 км\ч. Потом на последней плите садишь его одним махом на углы и скребешь дальше. Витя ручку на сэбэ, а фиг! Он — опять на сэбэ, а она опять — фиг! Савельев кричит — крыло! Витя успел сунуть вперед ручку выпуска крыла, и, покачиваясь с богу на бок, голландским шагом, как положено по аэродинамике, пошли они навстречу БПРС. Сгребают благополучно с этой низенькой глиняной сакли все антенны, пробивают себе гидрашку и ….... уходят молча на Афган! Бросают боезапас, приходят назад. Заправка топливом — полная плюс ПТБ, плюс полторашка под фюзеляжем, плюс две пятисотки под центропланом, и две двестипятидесятки на консолях.

Казахстан — это не то, что вы подумали.

Свой полигон в Николаевке назывался громко - «Казахстан». На краю полигона находилось несколько пастушьих мазанок, которые назывались на карте «Казахстан», и, ввиду отсутствия поблизости других н.п., полигон так и назвали. Но прикол был в том, что, при бомбометании по ВТ, этой самой ВТ были обозначены эти самые мазанки!

Каждый год, весной, примерно в апреле, штурмана, которые пришли в полк после училища, подходили к упражнению «Бомбометание по вынесенной точке». Каждый год, весной, когда молодой экипаж улетал на это задание, все напряженно ждали его возвращения. И, если летчик вылезал из кабины растерянным, а штурман — виноватым, все ясно — штурман не включил выключатель «ВТ», а летчик не проконтролировал его.

То есть, куда штурман целился, туда и бомбы бросал. А целился он по ВТ, которой были эти сакли. И, если ВТ не включен, то и бомбы летели на аксакалов, прямо в казан с бешбармаком.

Короче, вскоре после посадки «снайперского» экипажа, на горизонте появлялось облачко пыли, которое через час превращалось в бойко трусящего по пустыне ишака, на нем скакал аксакал, в руках аксакала — большой осколок от АБ. Я подозреваю, что осколок этот был «дежурным» и передавался пастухами от поколения к поколению. Как только в полк приезжали молодые штурмана, аксакалы его торжественно доставали из хурджуна, протирали, и слушали небо - ждали штурмана в «гости». Они как-то узнавали о выпуске в ЧВВАКУШе.

Поэтому в полку, завидев на горизонте облачко пыли, сразу доставали канистру в 20 литров, наполненную спиртом и с ее помощью старательно заворачивали аксакалов обратно домой.

До следующего выпуска ЧВВАКУШ

На разведку погоды мы летали «По окуркам», а, также, спасибо капитану Федосимову! О пользе курения.

Прибегает ко мне домой посыльный — Вам завтра в первую смену лететь на разведку погоды с первой АЭ. Хорошо! Приезжаю утром. А карту разведки погоды мы никогда не брали у диспетчера, так как в своем районе уже по окуркам везде летали. Ну и я в этот раз не взял ее. Выруливаем на полосу, Витя Бойко и говорит, глядя на высокие облака — Да-а, как же нам облака замерить — то? Да как - говорю - сейчас придем в первую зону, форсажи включим, тысячах на шести, поди, достанем! Витя посмотрел на меня как-то странно и я засомневался в благополучном исходе этого полета. Взлетели, я кнопку РСБН тык на первую зону, а Витя говорит — нет, давай на круг. Включил, а сам не понимаю, что происходит. Витя говорит — давай карту, покажу, куда летим. А карты нет! Я вправо — хоть бы бортовая карта лежала в боковом кармане! Есть! Правда, двадцатка.

Витя ткнул пальцем в геоточку далеко в пустыне и говорит — ну, доставай штурманскую линейку, сейчас посчитаем курс, время, расстояние. А кто из летчиков когда брал этот инструмент в кабину, да и не каждый штурман тоже! Нет ее, а самолет летит, отвернули приблизительно в северную часть неба. Хорошо, комполка оказался, как и положено, умнее и находчивее своего подчиненного. Давай, говорит, коробок спичек, им и измерим. Тут я собрался с духом, и, вложив в голос столько вины, сколько мог, ответил честно — товарищ командир, я — не курю!

Немая сцена. Ну давай хоть что-нибудь!!! Осматриваю все предметы, находящиеся в кабине, с целью приспособить их для нужд СВЖ. На глаза попадается НПЛ. Верчу его в руках, а у того шарнирчики поворота крышки — по одному сантиметру! Я этими шарнирчиками по карте быстренько бросил, снял траверз с Талдыка, глянул путевую, включил секундомер и бодренько так докладываю — через тридцать семь минут будем над целью! Ну-ну — усмехнулся Бойко. Выплыли нормально.

You have no rights to post comments

Поддержать сайт

logo1Поддержать сайт можно через мобильный Сбербанк на номер телефона +79117638566 Жигалов Евгений Павлович.

Заранее Спасибо! 

Евгений Жигалов.

Яндекс.Метрика