Такая осень-то выдалась теплой! - восхищалась явлением природы Надежда Ивановна, полногрудая, с ясным блеском в глазах женщина, разменявшая шестой десяток лет. Но ей не дашь столько. Моложе выглядит, а все потому, что блеск в глазах ее молодит и придает лицу свежесть, решимость и интерес к жизни. - Когда такое было, чтобы вишня в октябре зацвела?! А с ромашками что делается? Вдоль забора грядой поднялись! Наверное, в этом году зимы не будет? - напевным голосом продолжала Надежда Ивановна, обращаясь к мужу.
- Может, и не будет, - разжигая мангал, ответил Николай Михайлович. - А что ты вдруг о ромашках- то заговорила? - спросил он настороженно.
- Будто не знаешь? - съязвила Надежда Ивановна. - Я о них всегда вспоминаю. Правда, те пахли полем, аэродромом и еще какой-то непонятной свежестью.
- Свежестью, - проговорил Ковалев в угоду жене, вороша в памяти что-то давнее. «Как хорошо, что это было!» - подумал Николай Михайлович о том «давнем» и вспомнил тот день,
когда во время предполетного медосмотра в медпункте увидел яркую и броскую на вид девушку, в которую сразу же влюбился. Пока она измеряла ему давление и интересовалась здоровьем, он все это время смотрел на нее.
Надежда заметила и сделала замечание:
- Товарищ лейтенант! Своим пристальным взглядом вы меня смущаете.
- Не пристальным, а влюбленным, - признался Николай.
- Откуда такая влюбленность?
- От кислородного голодания. Вчера на высоту ходил, - проговорил Ковалев, - вот и случилось такое.
Проговорил, а вечером после полетов подарил ей букет ромашек, от которых поле вдоль взлетно-посадочной полосы было белым-бело, словно праздничной скатертью накрыто.
Ромашки понравились Надежде. С того дня они стали любимыми цветами. А Николай тогда понял, что кроме любви к самолетам, в жизни есть что-то еще не менее важное, отчего душа наполняется трепетом и волнением.
««Ромашки спрятались,
Поникли лютики.
Вода холодная
В реке бежит...» - отчего-то на ум пришли слова из давней, но в то время популярной песни. - Почему из давней? - как бы возразил сам себе и вспомнил, когда после окончания летного училища он получил распределение в один из полков истребительной авиации, в котором, кроме полетов, пилотам отводилось время и для занятий художественной самодеятельностыо с привлечением жен. Между эскадрильями даже устраивали соревнования. Победители получали призы и выступали с концертом в окружном Доме офицеров. Модной песня была. Многие тогда ее включали в свой репертуар. Сейчас редко услышишь. А надо же! Вспомнила Надежда про ромашки и песня вспомнилась: «Вода холодная в реке бежит... Какая вода? - подумал Николай Михайлович. - Не вода, а жизнь. Да, считай, пробежала тихо и незаметно», - упрекнул он кого-то, за то, что жизнь пробежала. А кого - непонятно?
Давно ли было, когда по прибытии в полк однополчане присматривались к его первому самостоятельному полету. Потом он стал оценивать летное мастерство других. Как-то все в один раз поменялось. То, что раньше было романтикой, в какое-то время превратилось в обычную работу - самолеты испытывать. Обычной трудно назвать, потому что полет на новой машине не похож на предыдущий. У каждой машины свой нрав, свой характер, пока поймет, что от нее требуется, - много сил тратит летчик на это. Правда, для их восстановления в ЛИСе[1] есть комната психологической разгрузки, но Ковалева в такие минуты дача спасает.
В прошлые годы в это время на ней все уже было прибрано к зиме.
И приезжали они сюда от случая к случаю. В этом - все по-другому. Решили до холодов здесь жить. Чего сидеть в городской бетонной коробке, если можно еще наслаждаться прелестями природы. А природа в окрестностях сказочная! Поэтому, как поется в песне, им не нужен берег турецкий и чужая земля не нужна. Все это здесь было.
Сосны вперемежку с березами не только подходили к участку, но и росли на нем, тем самым сохраняли первозданную красоту и свежесть воздуха под кронами.
Дача для Ковалевых в летнее время была и домом, и базой отдыха, и гостиным двором, где они не только сами отдыхали, но и принимали гостей. Сколько друзей и знакомых у них за лето побывало - не счесть.
После напряженных дней Ковалевы пополняли на даче запас утраченных сил, приобретали бодрость, духовную легкость и интерес к жизни. Все то, без чего человеку жить нельзя.
Из времен года Николай Михайлович любит осень.
Не потому, что это время зовется «золотой порой», а потому, что осенью не только на их даче, но и на всех городских рынках, пахнет свежими овощами и фруктами, а также кажется, что весь город после лета наполняется этими запахами.
Земля в это время тоже меняет окраску, покрывается шуршащими под ногами листьями.
После лета в природе наступает затишье. В это время по-особому думается, по-особому все воспринимается. Как бы подводится итог прожитого года. А может быть, жизни.
Ковалев знает, что эта осень в его летной биографии последняя. С месяц назад написал заявление и теперь изо дня в день ждет приказ об увольнении. Нет, нет, его не списали с летной работы по состоянию здоровья, как это часто бывает у летчиков в таком возрасте. Начальник ЛИС даже просил на год- два еще остаться, так как опытными кадрами не хотел разбрасываться.
Дело в другом. Во время прохождения ВЛК[2] врачу-хирургу вены на ногах Ковалева не понравились, поэтому он подумал и сказал: «Ладно в этом году летай, а в следующем посмотрим».
Ковалев к сказанному отнесся спокойно, понимая, как ни крути ни верти, а годы свое взяли. Ну год- два, а финиш-то рядом. К тому же молодым дорогу надо уступать. Его однокашники по летному училищу давно отдыхают. Мало осталось в небе таких, как Ковалев. А тут и жена напомнила, что пора жить спокойной жизнью, «без особых случаев в полете».
Надежду Николай считает умной и мудрой женщиной. К любому вопросу, к любому делу подходит разумно. Так, чтобы лишний раз не обидеть и не навязать свое «я», вроде бы скажет, а там как хочешь, так и поступай.
Про особые случаи напомнила. А что о них напоминать, когда каждый летчик знает, как поступить в той или иной ситуации, ну, например, когда двигатель откажет, радиостанция, генератор, который подпитывает все агрегаты и приборы самолета. А они для летчика глаза и уши.
Надежда знает об этом, вот как бы лишний раз и напоминает.
Правда, все случаи в новой машине летчику- испытателю предугадать невозможно. В любой момент может выдать такое, что и не снилось. И хорошо, если без жертв. Но так не всегда получается, о чем напоминает в заводском музее ЛИС длинный список погибших летчиков-испытателей. Последним в нем числится Алексей Иванович Сосновский, погибший год назад. Для молодых летчиков он был Алексеем Ивановичем. Для Ковалева - Лешкой.
Он Ковалева тоже звал по имени. Почти одногодками были. Алексей года на полтора моложе, поэтому в застольном кругу Сосновский обращался к Ковалеву по-товарищески: «Николаша! Сыграй что-нибудь!» Николай знал что. Брал аккордеон и когда он едва начинал выдавать первые аккорды, как Алексей, а потом и все застолье подхватывало его любимую песню «Огромное небо».
То, что с Лешкой случилось, Николай не может себе простить. Ту машину, во время испытаний которой погиб Алексей, он должен был испытывать. Но перед этим Сосновский обратился к Ковалеву с просьбой: «Николай! Мы с Лидой в отпуск на море уезжаем. Сам понимаешь море морем, а неба мне и там хватать не будет. Дай хоть немного потешиться перед отпуском и почувствовать его вкус».
Не мог Николай отказать другу. Если бы все предвидеть... Если бы... Возможно, и самолет был бы цел и Лешка жив. И не пришлось бы сейчас при каждой встрече смотреть на скорбное лицо его супруги Лиды, которая работает у них в метеослужбе.
Сосновские и Ковалевы семьями дружили. Часто друг к другу в гости ходили, тем более что Лида под стать Надежде была общительной и веселой. А тут ее словно подменили. Год прошел после катастрофы, а она поверить не может в случившееся, все продолжает ждать Алексея с полетов. При встречах, как кажется Николаю, смотрит на него с укором, словно хочет сказать: «Видишь, как получилось. Ты жив, а Алексея-то нет». Возможно, не так. Откуда Ковалеву знать, что в ее душе творится?
Что произошло в полете неизвестно. В эфир Лешка успел передать два слова: «Рулей. Рулей». Из его фраз было понятно, что Алексею не хватило рулей, чтобы выйти из той ситуации, в какой он оказался.
По окончании разбора катастрофы московская комиссия пришла к определенному выводу. У Ковалева на этот счет была своя версия. Некоторые не исключали и человеческий фактор.
Поэтому с учетом версий и выводов для продолжения испытаний был подготовлен второй опытный самолет с доработкой одного из узлов, в котором комиссия видела причину катастрофы.
Испытывать его должен был шеф-пилот Нагайцев, молодой, но толковый летчик. Сначала Ковалев обратился к начальнику ЛИС, а потом и к Нагайцеву с просьбой: «Евгений Александрович! Христом и Богом прошу, дай возможность мне поработать с этой машиной. Ее испытание, начатое Алексеем, - я должен завершить. Не дашь - я у Лиды Сосновской навеки буду проклят».
Шеф понял, что к чему - и уступил.
Испытания на пилотаж решено было проводить с запасом высоты, так как, по мнению Ковалева и членов комиссии, ee-то и не хватило Сосновскому.
Но почему?
На это надо было дать ответ.
Войдя в зону пилотирования, Николай стал гонять истребитель, что называется на полную катушку, создавая ему то положительные, то отрицательные перегрузки. Иногда казалось, что эти перегрузки были на грани запаса прочности самолета. Того и смотри развалится.
В такие моменты Ковалев мысленно просил его: «Потерпи, дружок. Ну еще чуть-чуть... » И казалось, что разъяренная машина прислушивалась к просьбе пилота и терпела.
Работая РУДом[3], меняя режим работы двигателя в зависимости от фигур пилотажа, он выводил его то на максимальные, то на минимальные обороты. Стрелка на тахометре то и дело уходила то вправо, то влево. Ковалева от перегрузок то вдавливало в кресло, то какие-то силы словно хотели выбросить его из него. Спасал противоперегрузочный костюм.
Иногда казалось, что не самолет вращается вокруг своей оси, а земля вокруг самолета. То она вдруг стремительно надвигалась на самолет, то так же стремительно уходила от него.
На все движения ручки управления машина четко реагировала. Ковалев несколько раз повторил то упражнение, во время которого погиб Алексей, и каждый раз самолет исполнял волю пилота.
В конце программы Ковалев понял, что его предположения не оправдались. «Алексею не хватило рулей, но совсем не по этой причине, - размышлял Николай. - Значит, комиссия правильный вывод сделала. Неисправность крылась в другом». И то, что его предположение не оправдалось - ему легче стало. «Значит, не надо лезть в конструкцию самолета и что-то менять в ней. Тем более что причина установлена. Правда, ценой Лешкиной жизни, - подумал Ковалев. - Но на то мы и летчики-испытатели, чтобы во время испытания новой машины как можно больше найти в ней недостатков, чтобы летчики в боевых
полках после этого меньше сталкивались с особыми случаями в полете».
Как уже было сказано, что осенью по-особому думается, подводится итог прожитому. Как-то, размышляя над этим, Ковалев пришел к тому, что все в жизни у него вроде бы неплохо складывалось. За плечами не один десяток испытанных им машин. Отработал несколько систем по дозаправке самолетов в воздухе. Правда, во время испытаний, как и многие летчики, не раз бывал в серьезных переделках, вроде бы все хорошо. Не зря жизнь прожил, за исключением одного, что его часто по ночам тревожит - нет наследника, который мог бы продолжить летную династию Ковалевых. Есть дочь, а что с нее толку, в педагогику вдарилась, в школе учительствует. Да если бы и не вдарилась - за штурвал не посадишь, не женское дело самолетами заниматься. Теперь вся надежда на внука, которого, правда, еще нет, но, возможно, будет? Только дождется ли он этого дня? А вот Коля! Николай Колесников, его товарищ по ЛИС, утер ему нос. Имеет двух сыновей, которые учатся в летных училищах.
Над этим и думал в эту ночь Ковалев. Не до сна было. Чтобы не мешать Надежде спать, он оделся и вышел в сад. Едва присел на лавку, под яблоней, как тут же возле него появилась их любимица Сонька, так они звали полуторагодовалую кошку, которую еще маленьким котенком Надежда подобрала на улице.
Выгибая спину, Сонька с мурлыканьем потерлась
о ногу хозяина и убежала по своим делам. Ей тоже нравилось на приволье, поэтому день отъезда с дачи она угадывала каким-то чутьем, в это время куда-нибудь пряталась, старалась не показываться на глаза хозяевам, лишь бы здесь остаться.
А лишнее зачем? Вот и решили пусть они останутся в зиму на корм птицам.
Осенние ночи быстро опускаются на землю. В это время все живое раньше обычного засыпает. Не слышно пения птиц и возни букашек в траве. И все это делается под покровом осеннего, как правило, хмурого неба.
Но сегодня небо, как никогда, было усыпано яркими звездами. Луна в полную силу заливала все вокруг холодным светом, отчего на жухлой траве и опавших с яблонь листьях, словно бисеринками, вспыхнули капельки росы.
Выкурив сигарету, Ковалев поежился от холода и подумал, что завтра снова выглянет солнышко, своими лучами оно подкрасит верхушки берез и сосен, которые растут рядом с дачей, в небольшой рощице. Да не только в рощице, потому как несколько берез и сосен стоят на их участке. С этими мыслями Ковалев пошел спать. А когда уснул, ни с того ни с сего приснился Владимир Высоцкий. Ловко перебирая струнами на гитаре, он пел:
... Нас было двое.
Он с восходом вставал,
Он мне спать не давал,
А вчера не вернулся из боя...
Ковалев повторил слова песни и подумал, что она, наверное, не только о фронтовиках, но и о летчиках- испытателях, которые учат летать самолеты. Иногда в этой учебе бывает жарче, чем в настоящем бою, из которого не всегда удается выйти победителем. А значит, она и про Алексея Сосновского. И про тех ребят, чьи имена выбиты на мраморной стеле в их музее. И о многих и многих других ребятах, которые когда-то не вернулись из полета...
Вот такая осень выдалась в этом году.
[1] Летно-испытательная станция
[2] ВЛК - врачебно-летная комиссия
[3] РУД - рычаг управления двигателем