Пятидесятидевятилетний Григорий Долгов заболел. Сильно. Прошел несколько курсов лечения, но лучше не стало. Известно, что болезнь никого не красит. Долгова тоже не украсила. Глубоко ввалившиеся глаза за последнее время будто выцвели и не выражали никакого интереса к жизни. Словно пустыми были. От еды тоже отвернуло.

Немногословная Наталья, четвертая жена Григория, готовила хорошо, то сварит ему легкий суп с курицей, то жиденькую кашу на молоке. Поднесет на подносе, поставит рядом на журнальный столик со словами:

- Гриша! Ну почему ты не ешь? Попробуй немно­жечко того, другого, смотришь, и на ноги подни­мешься. Лекарства лекарствами, а без еды ни одно лекарство не поможет.

Слова Натальи подбадривали Григория. Превоз­могая боль в спине, сядет на диван, опустит ноги на пол, подвинется к столику, поковыряет ложкой в та­релках и от усиливающей боли повалится на диван. Какое-то время лежит без движения. Ждет пока боль утихнет.

В такие минуты Наталья, со словами: «Когда же эта хворь от тебя отвяжется», - несколько раз пыталась из ложечки кормить. Но он брал ее руку, легонь­ко сжимал в своих ладонях, после чего отводил в сторону. Не до еды было. Григорий догадывался - это была не болезнь, а приговор. Только за что - не знал. Не курил, не пил. Вроде бы жил той жизнью, какой живут все нормальные люди. И вот тебе на, получи свое по заслугам, Григории Пантелеевич.

При недавней выписке из больницы, он напрямую спросил врача:

- Ну, что доктор. Домой умирать отправляешь?

- Что вы, Григорий Пантелеевич! Вам об этом рано думать. Еще на этом свете надо пожить. Внуков на ноги поднять. Есть же они у вас?

- А как же, есть, - подтвердил Григорий, - растут два разбойника. Оба хотят космонавтами стать.

- Ну вот, видите, какое дело. А вы «умирать». Еще жизни надо порадоваться, внуков в космос отправить. Не надо в панику впадать. Курс лечения прошли. Больше лежать у нас нет необходимости. Дома продолжите лечение, - проговорил он обнадеживающим тоном, - и вам станет хорошо.

«Как у тебя все отрепетировано», - подумал Григорий о враче, но ничего не сказал.

В последнее время Григорий только сомкнет глаза, как сразу же словно в немом кино видит свою прошедшую жизнь. А потом подумает и будто сам себе скажет: «Не жизнь, а миг жизни. Осколок и только».

Чаще всего из прошлого память выхватывала Татьяну, его первую жену. Их свадьбу. Дни совместной жизни.

Свадьбу они сыграли в тот год, когда Григорий только что окончил летное училище. Получил лейтенантские погоны и назначение к новому месту службы в Туркестанский военный округ в закрытый городок Приозерск, расположенный на берегу озера Балхаш. Там и летал.

Был обычный осенний день, какие бывают в начале октября. Когда еще до холодов далеко и лето исходит своим последним дыханием. Чудное время! Все вокруг наполнено покоем. Свежим воздухом. Под ногами на тротуарах и в палисадниках шуршат пожелтевшие листья, которые дворники едва успевают убирать. Одним словом, - благодать!

В один из таких дней курсант Долгов взял увольнение в город. Решил сходить в книжный магазин и посмотреть, что там появилось нового из художественной литературы. Интересовался чтением, поэтому часто ходил в этот магазин, но редко, когда что-нибудь покупал, так как на учебную литературу едва время хватало. А вот, что нового творилось в книжном мире, - хотелось знать.

Он, как всегда, вышел из проходной и направился к автобусной остановке. Городская жизнь шла своим чередом. По обе стороны проспекта, главной автомагистрали города, двигались разноцветные «Москвичи», «Жигули» и «Волги». По тротуарам в обе стороны шли горожане в легкой одежде, потому, как было сказано, осень выдалась теплой. Идет Григорий и любуется тем, что происходит вокруг.

Он не сразу сообразил, как на небольшом расстоянии на тротуаре перед ним возникли три девушки. Он хотел им уступить дорогу, но оступился и, как бы припадая на одно колено, оказался перед одной из них. Если бы в этот момент он еще подал ей руку, - все получилось бы как в хорошем спектакле. Те, двое, взялись за руки, хихикнули, еще не понимая, что произошло и со словами: «Танька! Не упусти красавца», - удалились. Все произошло быстро, просто, даже банально. Словно это и должно было произойти.

- Вам, наверное, больно? - наклонившись к Григорию, взволнованно спросила девушка.

- Да, да, - подтвердила девушка, - конечно, заживет, - и спросила: - А когда она у вас?

- Как вы скажете, тогда и будет, - ответил Григорий.

- Перестаньте шутить, - смутилась девушка. Она поправила голубенький шарфик и направилась в сторону ушедших подруг, чтобы догнать их. Но Григорий взял ее легонько за руку, приостановил и попросил:

- Давайте погуляем вместе по городу. Зайдем в кафе, посидим.

- В кафе? - удивилась девушка. - Давайте. Меня в кафе еще никто не приглашал.

Так в жизни Григория появилась первая любовь, которую звали Татьяной. А как известно, что от хорошей любви всегда появляются дети. А их в семье Долговых оказалось двое. Никита, который лицом и характером походил на мать, родился в степях Казахстана, а Константин, копия отца - в одном из городов Сибирского военного округа, где продолжил службу Григорий. Константин работал на экскаваторе в водоканале. Никита учителем в школе.

До определенного времени семейная жизнь Долговых складывалась хорошо. А потом дала крен. Говорят, что дети укрепляют семьи. «Нет, не так все», - рассуждал Григорий, глядя на то, как их семейный очаг с каждым днем распадался. Часто друг к другу стали возникать вопросы, на которые порой невозможно было ответить.

Возникали на пустом месте. И однажды, когда горькая чаша семейной жизни переполнилась, Григорий заявил Татьяне:

-  Я ухожу от тебя.

-  Куда? - настороженно уставилась она на него.

-  Пока не знаю. Но таких, как ты, найду, - ответил он зло, тем самым еще больше накалив обстановку.

-  Не уходи. Давай попробуем все сначала. Сам от себя никуда не уйдешь.

Может, и не ушел бы, но последние слова Татьяны его словно подхлестнули. И он ушел.

Через месяц Татьяны не стало. Скончалась от сердечного приступа. А Григорий через год женился на Ирине, обаятельной и привлекательной женщине, на пятнадцать лет моложе Григория. Ирина работала технологом на элеваторе, на том, куда после службы Григорий устроился слесарем-ремонтником. Сначала общались по работе. Потом решили объединить судьбы. Несколько лет пожили гражданским браком в однокомнатной квартире Григория, которая ему досталась от раздела его трехкомнатной. Другую часть, такую же однокомнатную, он отдал младшему сыну. У старшего была своя. Пожили до тех пор, пока у Ирины не появился любовник.

После этого женился на Вере. Вера работала продавцом в магазине, в который Григорий частенько ходил за продуктами. Она на два года старше его, но выглядела неплохо. И лицом, и фигурой была статной, словно точеной из хорошего дерева. Умела себя вести. С такой и в люди не стыдно сходить.

Может, и жил бы Григорий с ней, если б она через какое-то время не потребовала официально расписаться с ним и прописать ее у него. К тому же едва переехала к нему, как две дочки-погодки тут как тут.

Чуть ли не с порога стали осматривать углы квартиры, словно оценивали, подойдет она им или нет.

Григорию такой спектакль не понравился. Он понял, что его возлюбленной в первую очередь нужна квартира. «А завладеть ей в наше время очень просто. Подсыпал в чай или в рюмку вина нужного порошка и, считай, квартира твоя», - подумал Григорий о том, что может ждать его впереди. Через некоторое время он с ней расстался.          

Несколько лет после неудачных браков жил один. Военную пенсию хорошо добавили, поэтому с работы уволился. Дети обустроены, а на кого ему теперь тянуться. К тому же годы свое брали, как бы давали понять, что хватит гнать в галоп, пора на прогулочный шаг переходить, чтобы оставшееся время пожить для себя. Во сколько захотел, во столько и встал. Он только сейчас понял, что любая работа - это насилие над человеком. Постоянно какие-то обязанности. А иногда эти обязанности переходят в то, чтобы как-то угодить тому или другому начальнику, что было не в характере Долгова. Он во всем любил правду и честность. Продолжая жить по понятиям советского времени, а не по теперешним законам, где на первое место выносятся ложь, жестокость и обогащение одних за счет других.

Иногда, чтобы скрасить одиночество отца, к нему сыновья забегали. Правда, когда он ушел от Татьяны, они перестали общаться. Но через какое-то время это общение снова наладилось, что случилось, то случилось. Этого не вернуть. Но Григорий понимал и чувствовал, как бы они ни пытались хорошо к нему относиться, в душе у каждого остался горький осадок.

Словно отдавая отцу дань, забегут на какие-то минуты, поинтересуются здоровьем и бегут к своим семьям. Григорий не осуждал их за это. Понимал, что у каждого свои дела, заботы, свои чада. В иной приход сунет им на прощание по тыщенке и на душе легче, что не отказались от денег. Им хорошо, а отцу вдвойне. Ведь никому-то дал, а своим детям. Вот от этого и радость в душе появлялась.

Но одиночество Григория порой угнетало. К тому же он как-то подумал и пришел к выводу - случись, что с ним и воду некому подать. Тогда и пришла мысль - попробовать еще раз жениться. Так в квартире Григория появилась сухонькая, проворная она переехала к школьной подруге в город, в малосемейку. А чтобы лишний раз не мозолить ей глаза, устроилась работать лифтером. Да и лишняя копейка была неплохим подспорьем.

По сравнению с предыдущими подругами жизни - Наталья ничего не требовала от Григория: ни прописки, ни регистрации. Она была довольна тем, что у нее появился пусть не свой, но угол. Мужское плечо, на которое порой можно опереться. Рядом был человек, с которым в любую минуту можно было поделиться и радостями или горестью. А порой и так поговорить, чтобы язык во рту не закостенел.

Конечно, родного мужа Николая, с которым она прожила лучшие годы, Григорий не мог заменить. Но к Григорию у Натальи претензий не было. За прожитые шесть лет он ее ни разу ни в чем не упрекнул. Их взгляды на происходящее в жизни всегда совпадали. Не глядя на возраст, - оба еще смотрелись хорошо. Наталья как наденет свои наряды - хоть под венец веди. Сроду пятьдесят шесть не дашь. Да и Григорий, когда наденет свою летную форму в День воздушного флота - хоть снова в строй ставь. Подтянутый, аккуратный, высокий. Точь-в-точь как в песне поется: «Настоящим мужчинам военная форма к лицу». А он и был настоящим, если без малого в летном исчислении чуть не сорок лет службе отдал.

Конечно, когда болезнь подкосила, о каком строе говорить. Сейчас ему ни до чего не было дела. Правда, недавно поманил Наталью к себе и попросил:

- Наташенька! Там где-то в книжном шкафу ле­жит мой фотоальбом, дай его мне.

Несколько минут Наталья порылась в книгах и протянула ему альбом в твердом цветном перепле­те. Осторожно протянула, видела с какой нежностью и любовью Григорий относится к нему. Он часто от­крывал его и подолгу вглядывался в фото. Наталья видела, как в этот момент он менялся лицом, словно на несколько лет становился моложе.

Иногда он подзывал Наталью и показывал фотографии, на которых была Татьяна, его дети, где они были вместе с Татьяной. В этот день слово «Татьяна» не сходило с его уст.

Григорий повернулся на бок, положил рядом альбом. Открыл его. Лицо на какое-то время сделалось суровым, словно закаменевшим. Но по мере просмотра суровость сошла и в глазах появилась светлая радость. Он снова повеселел.

Григорий просмотрел альбом. Закрыл его и положил на столик. От усталости лег на спину, задумался и на какое-то время закрыл глаза. Полежал молча.

Наталья, сидя в кресле, продолжала вязать кофточку внучке в деревню, скосив глаза, наблюдала за Григорием.

После двухминутного отдыха, он опять повернулся на бок, взял альбом и стал его листать до нужной страницы. Какое-то время он не спускал с нее глаз. Потом отделил фотографию, закрыл альбом и положил на прежнее место, после чего долгим взглядом уставился в фотографию.

Наталья каким-то чутьем угадала, что на фотографии Татьяна. Эта фотография была большего размера, словно портрет, и вложена между страницами, так как в форматные гнезда не входила. И не ошиблась. Повернув ее лицевой стороной к Натальи, он с радостью проговорил:

-  Посмотри, Наташа, на мою Танечку!

Подобные разговоры о жене Наталью не радовали, и даже раздражали, от того, что этим Григорий как бы лишний раз подчеркивал, что Наталья для него продолжала оставаться чужой. Пустым местом. Но она успокаивала себя тем, что, вероятно, так и должно быть. Ведь в памяти ее муж тоже сохранялся. Правда, на этот счет она была мудрее Григория, свои чувства держала в себе. Не выставляла их на передний план. Чтобы не раздражать больного Григория, Наталья, не глядя на фотографию, проговорила:

-  Да, красивая у тебя жена была.

А не глянула потому, как эту фотографию она запомнила во всех подробностях. Григорий чаще других любовался ею.

-  Это фото в школе на доске Почета висело, где работала Татьяна. А когда доску стали обновлять, вот она и принесла ее домой, - пояснил Григорий.

-  Да, раньше хороших людей чтили, - чтобы что- то ответить произнесла Наталья. - Не то, что сейчас.

Хотела сказать, что ее Николай как лучший водитель совхоза тоже красовался на доске Почета, но промолчала. Не стала об этом рассказывать.

Григорий поставил фотографию на журнальный столик, прислонил тыльной стороной к коробке с лекарствами. Полюбовался ею и лег на спину в удобное для него положение. Полежал молча, после чего, не зная с чего начать разговор, проговорил:

-  Ты сегодня, Наташа, ложись на кровать. Да дверь в комнату прикрой. Оставь нас с Танечкой вдвоем. Я с ней хочу поговорить.

-  Поговори, поговори, - одобрительно сказала Наталья. Потом добавила: - А мне какая разница, где спать, в коридоре или в кресле.

Когда Наталья пришла к Григорию жить, у него в комнате стоял разложенный диван, на котором они провели первую ночь. А потом и последующие. Так же стояло разложенное кресло-кровать. На нем спали внуки, когда приходили к Григорию с ночевкой.

Через какое-то время они с Натальей купили односпальнюю кровать. Поставили ее в коридоре. Квартира была новой планировки. Так, что для кровати в нем нашлось место. А без нее и представить трудно, как это в одной комнате вдвоем ютиться? Одному надо спать, другому в это время телевизор смотреть. И вышло, что кровать хорошо выручала.

рядом в комнате. Начеку. Надо и скорую вызовет, и другую помощь окажет.

Тяжело было Наталье последнее время возиться с Григорием, а куда деваться. Дочери не шибко нужна, да и Григория в таком положении тоже жалко бросать, если столько лет вместе прожили. Как бы друг к другу привыкли.

В эту ночь они оба не спали. Григорий включил настольную лампу и поставил ее таким образом, чтобы она в полную силу освещала фотографию. Вероятно, в какой-то момент Григорий вместо фотографии представлял живую Татьяну, с которой он не спускал глаз, боялся, чтобы она не исчезла из его воображения. Поэтому он быстро заговорил с ней. Рассказывал о детях, внуках. О том, как ему трудно живется без нее. За что-то просил прощения. Говорил о скорой встрече. А чтобы Танечка хорошо его слышала, он не старался приглушать голос, несмотря на поздний час.

Наталья одного боялась, чтобы соседи, которым он мешал спать, не начали стучать по батарее. Но они, вероятно, знали, в каком состоянии находится Григорий. Знали, поэтому и молчали. Терпели определенные неудобства.

А он продолжал и продолжал рассказывать Татьяне одно и то же по нескольку раз. Говорил и не мог наговориться.

Она слушала его, как при жизни, и во взгляде ее была неподдельная любознательность, искренний интерес. На короткий миг у него глубоко в голове шевельнулось сомнение: правильно ли он поступил, оставив покорную, преданную, терпеливую Татьяну? Да, по молодости захотелось другую подругу жизни. А какую? - он и сам четко не мог представить?

И вдруг он услышал ее. Внятно, как себя.

-  Постарел ты, Гриша, постарел. Куда что девалось от прежнего.

-  А ты... - он едва преодолел изумление. - Ты осталась все той же. Красивой и нежной.

-  Это кажется. Время властно и здесь... Не дай тебе Бог глянуть на то, что оно сделало со мной.

-  Не говори так. Ты живешь в моей памяти. А память нетленна. Для меня ты все та же, какой видел я тебя здесь. Мне памятен день, когда я оступился перед тобой на улице, памятна свадьба, искренние поздравления друзей с жемчужиной - так они называли тебя, помнится первая ночь... Господи! Это было неземное блаженство, и оно незабываемо... Оно сравнимо с первым самостоятельным полетом, стремительным и мгновенным. Теперь я понимаю, что с тобой все время шел с набором высоты. Пока не вошел в стратосферу и не сорвался в штопор. Тут меня и достал дьявол, развел с тобой. Нет, я не сразу ушел к другой женщине. Не она была разлучницей. Наверное, не существует разумного объяснения. Просто я переел счастья и тут меня взял в оборот лукавый. Когда счастья бывает много, мы перестаем замечать и ценить его... Да! И теперь, помудрев, я каюсь перед тобой. Прошу прощения. Прошу, прошу, прошу - умоляю. Мы скоро увидимся, и я, как тогдашний курсант, опять припаду к твоим ногам.

-  Нет-нет! - испуганно вскрикнула она. - Я верю в твои терзания и решаюсь предостеречь тебя от опрометчивости. Тело тленно. Мне не хотелось бы разочаровать тебя. А память... Память невинна и уже тем приятна. Сделай так, чтоб она ярче ожила в сыновьях и внуках.

Он еще раз рассказал ей о внуках. Хотел услышать ее мнение о них, но фотография молчала. «Уж не вздремнул ли я?» - подумал он, размыкая ресницы. Но он не спал и спать не хотелось.

Однажды Григорий позвонил сыновьям и сказал, чтобы в определенный день, к определенному часу они пришли к нему для нужного разговора.

Первым пришел Никита. Он был круглолицым, с небольшими ямочками на щеках и светлой улыбкой. Все это передалось ему от матери. Степенно, без лишней суеты он разделся, разулся в коридоре. Дубленку с шапкой повесил на крючок в прихожей. Полусапожки аккуратно поставил у порога, рядом с обувью отца и Натальиными сапожками.

При виде Натальиной обуви в квартире у него всегда возникало чувство неприязни к ней, да не только к ней - к отцу тоже. Сыновьи чувства в этот момент в нем словно угасали. Он еще не мог привыкнуть к тому, что место матери в квартире занимает какая-то посторонняя тетка. Но Никита по сравнению с Костей обладал своеобразной степенностью, выдержкой и делал вид, что так и должно быть. Свято место пусто не бывает. А мать для Никиты была святым человеком.

Костя был иного характера - суетливый и шабутной. Иногда в нем проявлялась бесцеремонность. Не думая, мог сказать что угодно. Мать ему частенько высказывала: «Костя! Ну в кого ты такой ветродуй?» С детства в нем это было заложено.

Никита взял пакет с яблоками, апельсинами и сыром, принесенный им. Передал его Натальи, которая стояла здесь же, словно в каком-то ожидании.

-              Возьмите, - протягивая пакет, проговорил Никита. - Светлана кое-что собрала вам с отцом.

Наталья взяла со словами:

-           Не надо тратиться. У нас все есть.

Светлана - жена Никиты. Она всегда покупала что-нибудь в гостинец, когда он шел к отцу. Никогда с пустыми руками не отпускала.

Наталья с пакетом молча ушла на кухню, давая возможность отцу и сыну побыть наедине.

Отец сидел на диване в синем спортивном костюме в ожидании гостей. Боль в груди и спине с утра отступила, и он по сравнению с другими днями легко прошел в ванную, умылся и побрился, чтобы выглядеть перед сыновьями поопрятнее.

Спортивный костюм два года назад ему подарил Костя с женой Еленой на день рождения. Семейная жизнь у сына со снохой не складывалась, поэтому Костя то уходил от нее, то обратно возвращался.

Чем Елена не нравилась Косте - Григорий не понимал. Баба как баба. Статная, по натуре добрая. Что в ней Костю не устраивало? - Григорий не знал и знать не хотел. Чтобы не быть виноватым, не лез в их дела. Хотя больше в этом Костю винил.

-  Как ты тут, - спросил Никита отца после того, когда поздоровался с ним за руку, присев рядом.

-  Нет улучшения, - пожаловался Григорий на свои болячки. - То немного отпустит, а то так прихватит, места не могу найти. В пору хоть в петлю лезь. Сегодня за все время вроде лучше стало. Отпустило немного.

Разговор прервал Костя своим приходом. Его словно ветром внесло. С его появлением в квартире стало шумно и суетливо. Суету он образовал. После того, как разделся, разулся, прозорливым взглядом заглянул в кухню, где по его предположению должна быть Наталья. Предположение не обмануло. Он застал ее за работой, которую, как понял, ей подкинул Никита. Она перекладывала содержимое пакета в холодильник. Он поздоровался с ней молча, кивком головы, после чего зашел в комнату. Поцеловал отца в щеку. Поздоровался с Никитой и, не спрашивая ни того ни другого ни о чем, - достал из портфеля бутылку водки и закуску. Из стенки взял три стопки. Сдул с них пыль. Поставил рядом на столик.

Отец, который привык к замашкам сына, и то не выдержал, упрекнул:

-  Ты что, словно с гвоздя сорвался. Прежде чем взяться за бутылку, присел бы. Немного посидел с нами. Здоровьем поинтересовался.

-  А что интересоваться. Вижу, что сидите, как огурчики, только бутылки не хватает.

-  О-хо-хо, - покачал отец головой. - Это же надо таким быть. Только в кого - не знаю. Не было у нас в роду таких бойких.

-  Да ладно, батя! Что теперь рассуждать об этом в кого? Сам в себя. Ты лучше скажи, по какому поводу нас собрал? Помирать, что ли, собрался? Если собрался, то я тебе не дам.

Никита покосился на брата, но ничего не сказал. Его выходку расценил по-своему, что эти слова Костя специально сказал для поднятия духа отца.

Как бы Костя того ни хотел, но раньше времени Григорий не стал раскрывать тайну, зачем он их собрал. Промолчал. Решил немного повременить. Лишь после небольшой паузы, указывая глазами на бутылку, спросил:

-  По какому поводу ты ее принес? Опять с Еленой неполадил?

-  Что ты, батя? Елена молоток. Пока что у нас с ней все нормально. А если что - терпеть не буду. Без бутылки разберусь.

Константин откупорил бутылку, наполнил стопки. Григорий отодвинул свою в сторону, сказал, что не будет пить. Костя предполагал это. Но налил для приличия. Константин взял стопку, вопросительно посмотрел на отца, спросил:

-  Так за что, батя, мы с Никитой должны выпить? Насколько я понимаю, не зря же ты нас пригласил? Какая-то причина есть? Без причины телеграфные столбы пьют. Напьются, потом шарахаются по дорогам.

молча. Закусили. Григорий помянул Татьяну колечком колбасы, после чего не стал томить сыновей, заговорил:

-  Я хочу сказать вам, дети мои, что болезнь на меня накатывается со всех сторон. Не знаю, выкарабкаюсь из нее или нет? Да и возраст свое берет. Многих моих годков уже нет. Настанет смертный час, похороните меня в одной оградке с вашей матерью. Хочу лежать с Татьяной под одним крестом. Вот такая просьба, - проговорил облегченно Григорий. Проговорил и словно избавился от какого-то груза, который долгое время носил в себе.

После отцовских слов снова наступила тишина. Чтобы как-то осмыслить услышанное, Константин еще наполнил стопку и выпил молча, без закуски. Поморщился или от водки, или от такого разговора.

Никита выпил и закусил. Он к водке не был приучен.

-  Еще хочу сказать, - продолжил Григорий, - особенно тебе, Константин, - повернулся он к сыну, - да и тебе, Никита, не вредно выслушать просьбу - сохраните свои семьи. Христом Богом прошу - сохраните.

-  Отец! - не выдержал Константин. - Только на мне прошу не надо заострять внимание. С собой я как-нибудь сам разберусь.

Григорий на некоторое время притих, думая продолжать дальше разговор или нет? Константин по сравнению с Никитой был несколько самолюбив и ершист. В ответ мог наговорить что угодно. Заденешь - будешь не рад, что тронул его лишним словом. Когда Татьяну хоронили, Григорий не мог сдержать слез. Сильно расстроился. Тяжело ему было. Вместо того, чтобы отца успокоить в эту минуту, Константин подошел к нему и сказал: «Плакать надо было раньше, а не сейчас, когда загнал мать в гроб».

Несмотря на его бесцеремонность, Григорий продолжил:

-  Если это стеклышко чистое, - вставил Константин.

-  Свои ошибки можно разглядеть на любом стеклышке, - продолжил Григорий.

-  Ты что, отец, в чем-то раскаиваешься, что ли? - поинтересовался Никита, который, казалось, не имел никакого отношения к этому разговору. Словно присутствовал и только.

-  Может, и раскаиваюсь во имя вас. Во имя вашей жизни. Кроме меня, вам никто не будет раскаиваться. Чтобы в определенный час каждый из вас мог задать себе вопрос: «На что я жизнь потратил?»

-  Прямо, как Павка Корчагин, - усмехнулся Константин: «Чтобы умирая, мог сказать, что вся моя жизнь, все лучшие годы были отданы борьбе за освобождение человечества».

-  Трепло ты, Костя, - не выдержал Григорий. - Отца не хочешь послушать. Скажешь слово, а ты в ответ десять, словно горохом по полу сыплешь.

-  Молчу как рыба, - заявил Константин.

-  Вот и молчи. Не перебивай. Много говорить не буду. Скажу кратко словами матери-покойницы, царство ей небесное, - перекрестился Григорий, - стало быть, словами вашей бабушки. А люди того времени были умнее нашего поколения. Все знали. А если их взять с вашим временем, то и сравнивать не надо. Телевизоры и компьютеры все из вас выбили, если что-то и было в голове. Она говорила: «Кто потеряет первую семью, тот всю жизнь будет маяться». А еще говорила: «Первая жена дается Богом, а вторая - чертом». Жаль, что поздно понимаем это.

-  Хватит, отец, о грустном, - перебил захмелевший Константин. - Не умирай раньше времени. Я вчера был у твоего лечащего врача, а потом с профессором, доктором медицинских наук встретился, которому на подворье коттеджа выгребную яму рыл. Посидели с ним. О тебе поговорили. Он пришел к тому, что свои болячки ты на почве психологического расстройства сам себе придумал. Поэтому тебе кажется, что у тебя все болит. У психиатра тебе надо лечиться. Завтра же я тебя к нему отвезу.

Он посмотрит и решит, что с тобой делать. Я думаю, что со временем у тебя все пройдет. Станет на свое место. Еще на свадьбе у внуков погуляешь. Да и твой день рождения отметим с размахом.

Свое слово Константин сдержал. Праздник по случаю шестидесятилетия отца отмечали в кафе «Штопор». Кафе было построено несколько лет назад бывшими летчиками, запасниками, поэтому в нем царила авиационная атмосфера. Стены были украшены самолетами. На узких стеллажах вдоль стен красовалось летное снаряжение и всевозможные приборы, даже штурвал от тяжелого бомбардировщика. Одним словом, бывшая летная гвардия в этом кафе чувствовала себя как в родной стихии. Поэтому все авиационные праздники, а их за последние годы придумали так много, что и со счета можно сбиться: то день военной авиации, то гражданской, то палубной... Не перечислишь сколько.

Некоторые в этом кафе входили в такой глубокий штопор, что выходили из него на другой день дома.

Многие приходили в парадной форме. По случаю своего праздника отец тоже надел такую форму с погонами подполковника. До такого звания он дослужился. До большего - должность не позволяла. Несмотря на годы, он и сейчас выглядел в ней молодцевато и подтянуто.

Накануне праздника Наталья тоже сходила в парикмахерскую, где ей сделали короткую прическу на современный лад. Надела кофту с юбкой вишневого цвета. Этот наряд для Натальи был по-особому дорог. За его цвет муж Николай постоянно называл ее «Моя вишенка». Кофта с юбкой плотно облегали статную фигуру, придавали Наталье женственность и подчеркивали остатки прежней красоты.

На празднике было много родственников и приглашенных гостей. Все веселились: пели, плясали, танцевали под музыку вальса «На сопках Маньчжурии», которую заказал Григорий. Под любимый вальс Татьяны.

Все веселились, кроме Григория, который чувствовал себя одиноко. Наталья поняла его состояние, поэтому как могла, так и отвлекала от тяжелых дум. То и дело повторяла:

-  Гриша! Почему ты сегодня грустный? Повеселись со всеми и тебе легче станет.

Но он молчал в ответ. Его память в это время то и дело выхватывала картинку за картинкой из прошлой жизни. По-особому запомнилась одна из них, когда, будучи курсантом, припав на одно колено, он стоял перед Татьяной. Любовался ей и не мог налюбоваться.