Нагаев Юрий Владимирович - выпускник Барнаульского ВВАУЛ 1981 года

- Что ж это творится такое? Ну ладно, в день Победы, или с друзьями за стопкой первача. А чтобы вот так, ни с того ни с чего, в светлый день посреди собственного сада такое в голове промелькнуло. Может точно костлявая на подходе?

Дядька Сергей прислушался, словно пытаясь заглянуть внутрь себя.

Да нет, вроде всё тихо. Осколки, сидевшие в голове, и из-за которых иногда хотелось засунуть эту голову в петлю, вели себя смирно. И остальное железо не нарушало общего спокойствия.

Он поднял лопату и направился в дальний угол сада. Работать расхотелось. Усевшись на скамейку под яблоней, медленно свернул цигарку и с наслаждением затянулся. Помимо воли мысли начали поворачивать время вспять, рисуя в голове картины прошлого, когда не дядькой его звали, а просто Сергеем, ну и изредка на работе по отчеству - Нестеровичем.

Думы о смерти не были в новинку. Не один год ходила она за ним по пятам, выбирая удачный момент, чтобы махнуть своим инструментом. Убить могли и на финской. И потом, уже в сорок первом, когда вместо сборного пункта попал в окружение, а после - в немецкий концлагерь. И когда бежал - могли убить. Но чего-то всё ждала старая. Не пустила в ход свою косу и тогда, когда в избу, где лежал он в горячечном бреду, ввалились немцы. Из тумана появлялась то голова, требующая аусвайс, то руки, сжимающие шмайсер. Страха умереть не было. Как чашечки весов качались мысли: убьют - не убьют, повезёт - не повезёт. Повезло. Почему солдаты ушли - объяснить не может до сих пор. Может не совсем уж фашистами были.

А на передовой-то редкий день под смертью не ходил. Поначалу, кажется, что каждая пуля твоя, а потом свыкаешься. Вроде и не думаешь про неё проклятую.

И там везло! Оглянулся как-то на мгновение раньше. А за спиной недавно присланный лейтенант уже был готов курок спустить, чтобы скрыть свою трусость в разведке. В спину - стрельнул бы. А когда глаза в глаза и ППШ против ТТ - мощи не хватило. Упал на колени, плакал, прощения просил.

Плюнул Сергей: - Живи, гнида! Но спиной к нему больше не поворачивался.

Так этого лейтенанта через пару дней всё равно СМЕРШ забрал за какие - то старые делишки. Не пришлось грех на душу брать.

И продолжал Сергей делать своё солдатское дело основательно, как в кузнице работал. Видно и загляделась смерть на эту основательность, отвлеклась, позволила погеройствовать. Две "Красных Звезды" и медаль "За отвагу" заслужил. Но очнулась всё-таки костлявая, дала отмашку - накрыло Сергея немецкой миной с головы до ног. И ведь хороший момент выбрала. Войне вот - вот конец, домой бы собираться, а тут получите по полной. Только дрогнула у старухи рука - жив остался.

Очнулся Сергей через несколько дней в госпитале. Голова как футбольный мяч - вся бинтами обмотана, ничего не видно. И остальной организм не обошли доктора вниманием. Где не пощупаешь - везде повязки. Шли дни, недели. Часть осколков из тела вынули, голову частично разбинтовали. Свет белый увидел. Хотя белым и серым он был когда ранило. А сейчас всё кругом зелёное. Весна полным ходом, птички поют, и тишина какая - ни выстрелов, ни взрывов.

На соседней кровати лежал товарищ по несчастью, с головой тоже нашпигованной фашистским железом. Очередную операцию им должны были делать в один день. С утра не находивший себе места Сергей мрачно пошутил:

- Пойду покурю перед смертью.

Только он ушёл, как прибежала заполошная медсестра.

- Юрченко, на операцию!

А Юрченко дышит свежим воздухом через цигарку и уже сворачивает вторую, оттягивая момент возвращения в палату. Страх - не страх, а что-то не по себе было.

Покричав, медсестра сказала, что доктора ждать не буду, и увела соседа в операционную. Назад он уже не вернулся.

После обеда вызвал Сергея врач.

- Ну, Юрченко, ты мужик взрослый, всё понимаешь. Сделали, что могли. Тебя решили не оперировать. Если напрягаться не будешь, то лет пять - шесть поживёшь. А может и больше.

Услышав эти слова, Сергей даже обрадовался, что операции не будет. Про остаток жизни как-то не думалось.

С этого дня он попал в разряд выздоравливающих. Хотя война и подошла к самому концу, но раненых подвозили каждый день. Иногда мест не хватало, и их размещали в коридоре, а потом сортировали по палатам. Сергей с другими ходячими часто встречали машины - вдруг кто-то из знакомых попадётся.

Однажды у их палаты поставили носилки, на которых лежал полностью забинтованный человек. Начался обход. Врачи медленно продвигались по коридору. Дошли они и до носилок. После осмотра состоялся небольшой консилиум. Сергей, стоя у двери своей палаты, прислушался к разговору.

- В операционную?

- Не надо. Ему уже не помочь.

Закончив этот печальный диалог и постояв ещё немного над носилками, как бы прощаясь с обречённым, врачи двинулись дальше.

В палате, где лежали выздоравливающие, считающие дни до выписки, обстановка немного разрядилась. Послышались шутки, смех. Люди за эти годы слишком привыкли к смерти, чтобы долго грустить. Оживлённый разговор прервал шум в коридоре. Все повернулись к дверям. В проёме стоял раненый с носилок. Бинты с его головы были сорваны, сквозь повязки на теле проступили свежие пятна крови. Находившиеся в палате замерли. Безошибочно отыскав взглядом среди людей в белых халатах главврача, раненый тихо, но уверенно произнёс:

- Доктор, я буду жить.

На большее сил не хватило, и герой рухнул, как подкошенный.

Оцепенение спало, все сразу засуетились, раздались команды:

- Быстро носилки! В операционную!

Раненого унесли. Оставшиеся бойцы оживлённо заговорили:

- Вот это мужик!

- Так сказал - значит точно, жить будет!

Стали ждать новостей. От медсестры узнали, что операция прошла, и все надеются на лучшее.

Оставшиеся дни до выписки Сергей постоянно интересовался состоянием "воскресшего". Тот медленно, но уверенно шёл на поправку. Уже покидая госпиталь, Сергей зашёл к нему в палату и пожелал скорейшего выздоровления.

 Вернувшись в свою деревню, он отказался оформлять инвалидность.

- У меня руки - ноги на месте. Как я такой инвалид в глаза вдовам и калекам смотреть буду.

Работать пошёл туда же, где и до войны работал - в кузницу. Когда просыпались осколки, и боль скручивала тело в пружину - вспоминал раненного бойца и сказанные им слова. И потихоньку легчало. Так, не напрягаясь по совету докторов, Сергей Нестерович Юрченко прожил двадцать семь лет, вместо отмеренных ему пяти.

Будем жить!

 Деревенский Макаренко

Тоненький лучик света робко проник на сеновал сквозь щель в стене и замер, набираясь сил. Крепко привязанный к своему родителю - восходящему Солнцу, через некоторое время он сделал свой первый маленький шажок, зацепившись светящимися пылинками за кучку сенной трухи. Кучка зашевелилась, и из неё выскочила, недовольно пискнув, потревоженная лучиком мышь. А тот продолжил своё путешествие по сеновалу. Ещё через несколько шагов он осветил лицо мальчика, свернувшегося калачиком на старом, набитом соломой тюфяке. В отличие от мыши, мальчик отреагировал не так бурно. Он лишь причмокнул губами и вялой рукой пытался смахнуть солнечный зайчик. Внизу скрипнула и открылась дверь. Возникший сквозняк как бы стал невольным помощником лучика, осыпав спящего паутинками пересохшего сена. Безрезультатно. Но тут в борьбу с засоней включилась женщина. Это она открыла дверь.

- Гришка, вставай! - громко крикнула она в проём.

Мальчик опять никак не отреагировал. Женщина прислушалась к звукам на сеновале и повторила свою попытку, приведя более весомый аргумент.

- Гришка, ирод, вставай. Сейчас ухват возьму!

Гришка, так звали спящего мальчика, тут же принял сидячее положение. Не смотря на очумелый со сна вид, его ещё спящий мозг правильно оценил угрозу. Мамка два раза старалась не повторять. Ухватом не ухватом, а тряпкой или метёлкой отходить могла. По другому с этой "бандой", как она называла двоих сыновей и дочь, было не справиться.

Гришка окончательно проснулся. Спустившись вниз, он ополоснул веснушчатое, мятое со сна лицо. Наскоро и без аппетита проглотил немудрёный завтрак, успев немного и в шутку поцапаться за столом с младшими братом и сестрой, за что чуть не получил по загривку от матери. Увернувшись от подзатыльника, он выскочил из-за стола, не забыв поблагодарить мать за еду.

Выйдя во двор, Гришка оценил объём предстоящей работы и прикинул, что к обеду управится. А там и на речку можно будет сбегать искупаться. Постоянно оставаясь за старшего мужика в доме, он не нуждался в указаниях. Он и сам знал, что делать. Гришке требовался только начальный тычок, который оторвёт его от кровати. А в последние дни этот тычок нужен был более сильный, чем раньше.

Скажу по секрету - мальчишка вторую ночь ложился спать сытым. Соответственно - второй вечер Григорий, ночевавший один на сеновале, как та мышь, "точил" кусок сала, заедая его сэкономленным за день хлебом. Наедался единолично, не делясь с младшими, сразу бы разболтавшими матери о дополнительном пайке. Если его при этом и мучила совесть, то не много. Ведь Гришка не украл это сало, не оторвал кусок у и так не сытно, а часто и впроголодь, живущей семьи. Он его выменял. Выменял у соседского Петьки Панюкова, товарища по ежедневным играм и проказам. Семья Панюковых жила хорошо. Даже война не повлияла на их благополучие. Отец Петьки, дядя Игнат, на фронт не попал по болезни. Какой - Гришка не знал. Но мать говорила, что он здоров как бугай. Они и скотину держали и птицу. А их корова - кормилица пропала в первый год после начала войны. Так следов и не нашли. Поэтому и на сеновале труха, а не сено.

Предметом мена с Гришкиной стороны стал немецкий электрический фонарик. Это был единственный трофей, привезённый отцом с войны. По началу фонарик оберегался как реликвия, а со временем, неделями пропадающий на заработках отец про него забыл. Вот Гришка и стал иногда выносить его на улицу - посветить в темноту. У Петьки при виде блестящего немецкого чуда слюна текла. Так хотелось иметь такой же. Всякое предлагал на обмен. А когда вынес шматок сала, тут уж слюна потекла у Гришки, да и в животе заурчало. Не устоял Григорий - отдал фонарик. В общем, все остались довольны.

Покончив с делами раньше, чем планировал, мальчик задумался. Очень хотелось сбегать на речку, но осуществить это желание можно было двумя путями. Первый - отпроситься у матери, сказав ей, что всё сделал. Второй - тихо исчезнуть. Первый сулил одно или несколько дополнительных заданий, второй - основательную трёпку по возвращению. Выбрав наиболее привлекательный второй вариант, Григорий незаметно выскользнул за ограду.

Через минуту он уже подходил к воротам Петькиного дома. Не заходя во двор, мальчик огляделся и трижды свистнул. На свист вместо Петьки из-за сарая появился его отец.

- Здрасьте. Я к Петьке. Нам бы искупаться, - несколько растерянно промямлил Гришка.

- А, Григорий, здравствуй, здравствуй, - приветливо протянул обычно суровый и неразговорчивый дядька Игнат.

- Искупаться - это хорошо. Заходи в дом, пообедаешь с нами, и побежите купаться.

От такой приветливости и небывалого приглашения Гришка растерялся ещё больше. Но деваться было некуда, так как дядька Игнат, выйдя за калитку, прихватил его своей большой пятернёй за плечо, и ласково приговаривая:

- Заходи, заходи,- практически втащил во двор.

Войдя в дом, мальчик поздоровался со всеми и направился к Петьке. Тот почему-то другу не очень обрадовался. И Гришке стало тоже немного не по себе.

Стол был уже накрыт к обеду. Петькина мать поставила на край чугунок со щами, и все стали рассаживаться.

- Не мнись, Гриша, садись рядом со своим дружком.

От этих батькиных слов Петька вздрогнул и опустил голову. Все молча расселись. Пока разливались по мискам щи, за столом царила тишина. Ни Петька, ни его старшая сестра, обычно любящая подразнить пацанов, не издали ни звука. Вот уже всё было готово, но никто не притронулся к еде. В воздухе ещё сильней запахло грозой.

Наконец, дядька Игнат, сидевший во главе стола, медленно встал и, держа в руке ложку, направился к месту, где сидели два друга. С каждым его шагом Петька всё больше съёживался и, кажется, готов был спрятаться под стол. Остановившись за спинами мальчишек, дядька Игнат протянул руку и, ложкой выловив из Петькиной миски увесистый кусок мяса, положил его в миску Григория, в которой, к слову сказать, уже лежал такой же. Петькины плечи задрожали. Его же отец достал из кармана штанов знакомый немецкий фонарик и положил его сыну в щи. Теперь пришла Гришкина очередь дрожать. Но дядька Игнат молча вернулся на своё место и приступил к обеду. Все, кроме мальчишек заработали ложками.

- Ешь, Гриша, не робей,- эти слова заставили Гришку очнуться, и он начал быстро заталкивать в себя содержимое миски.

- И ты ешь!

Петька схватил ложку и словно стал соревноваться в скорости со своим другом.

- Как же он будет фонарик есть? - с ужасом подумал Гришка.

Но до этого не дошло. Добравшись до дна, Петька не выдержал напряжения и, зарыдав в голос, выскочил из-за стола. Отставший от него на пару ложек, Гришка тоже встал и, поблагодарив за обед, метнулся следом. Никто его не держал.

Выбежав на улицу, мальчик вздохнул с облегчением. В его голове промелькнуло две мысли. Первая радостная - пронесло. Вторая - грустная, о том, что послезавтра он опять проснётся голодным.

 Романтики

Служить в авиации и не быть романтиком – это нонсенс. Раннее утро на аэродроме, серебристые фюзеляжи самолётов, бездонное голубое небо всё это вызывает чувство, близкое к щенячьему восторгу. Ну а про полёты даже говорить не буду, к сожалению – не Экзюпери. С годами чувства становятся более осознанными и уже не такими яркими. Земные заботы виснут гирями на ногах, не давая часто отрываться от земли. Морщинами покрывается не только лицо, но и самая медленно стареющая часть тела. И чтобы как-то скрасить повседневную военную рутину, пытаешься найти осколки романтики в самых обыденных вещах.

В один из прекрасных летних вечеров я сидел за столом в «романтическом» настроении и занимался своим самым нелюбимым делом: изучал и подписывал бумаги. Чтобы не выбросить все эти кипы в окно, я старался не заглушить в себе позитивный настрой, мечтая, в конце концов, сделать что-нибудь хорошее. Пусть небольшое и не для всего человечества – но хорошее. Например, можно прийти домой так, чтобы семья увидела мужа и отца, освещённого яркими лучами заходящего летнего солнца, а не разглядывала при тусклом свете электрической лампочки.

Ничто не отвлекало меня от попыток соединить возвышенное с полумеханическим маранием бумаги. Рабочий день давно закончился, и в штабе остались только настоящие «романтики»: я, начальник штаба и дежурные.

 Очередную мою подпись прервал сигнал вызова. На пульте загорелось табло дежурного по полку.

- Товарищ командир, - в телефонной трубке раздался бодрый голос, - поступила информация о возможной подготовке теракта.

И дальше последовал короткий доклад о том, что местные жители увидели неизвестных лиц, как всегда «кавказской» национальности, разгружавших ящики в районе водоёма недалеко от РСБН (радиотехническая система  ближней навигации).

Домечтался о небольшом и хорошем, подумал я. Вот она романтика повседневности.

В кабинет не вошёл, а скорее вбежал начальник штаба. Ему уже доложили, оторвав, как и меня от «любимого» дела – клацанья печатью. В его глазах читалась жажда приключений.

- Командир, я уже дал команду поднять дежурные подразделения и сообщить в милицию. Давайте сами съездим на место, посмотрим.

- Палыч, нас с тобой убьют, и некому будет руководить операцией, а потом получать награды.

- Мы тихонько посмотрим.

- Нас тихонько и убьют. Кому в таком деле шум нужен.

Мы оба понимали, что информация на девяносто девять процентов ложная, но в то сложное время не могли от неё отмахнуться. Даже, если в ней есть всего лишь один процент правды.

Жажда получить полную задницу романтических впечатлений пересилила здравый смысл и через несколько минут мы, увешанные оружием, вышли из штаба и направились к машине. Вокруг быстрыми темпами и без суеты происходило усиление сухопутной военной мощи нашего авиационного гарнизона.

Навстречу нам двигался майор, судя по его походке, выпавший из процесса частичной милитаризации. Увидев двух увешанных оружием «Рэмбо», выразил лицом крайнее удивление.

- Саша, хочешь умереть за Родину? - спросил я его.

Вместо удивления на лице нарисовалось сомнение.

- У меня родительское собрание в школе через полчаса. Можно я завтра умру?

Его дочка училась в классе у моей жены. И если он так сказал, значит, посчитал, что от учительницы может огрести больше, чем от меня.

- Ладно, завтра так завтра. Только не забудь.

- Не забуду, командир.

И мы разошлись в разные стороны.

В машине за рулём сидел единственный не романтик из нашей компании. Недавно принятый на работу гражданский водитель, давно переваливший за пятьдесят, временно заменил моего, уехавшего в отпуск. В его грустных глазах легко читалось:

- Когда же вы, пацаны, наиграетесь в свои военные игры и пойдёте по домам

- Не скоро, - мысленно ответил я ему.

Загрузившись в «Уазик», поехали к месту предполагаемого теракта. Начальник штаба, сидевший на заднем сиденье, всё порывался что-то сказать. Глядя в зеркало на его хитрое выражение лица, я радовался, что он всё ещё молчит. Но он начал говорить, когда мы выехали на взлётно-посадочную полосу, и водитель выжал из машины, сколько смог – километров семьдесят в час.

- Командир, а что если они там не взрывчатку прячут, а золото или драгоценности?

- Да, несколько ящиков яиц Фаберже, - поддержал я его.

- Приедем первыми, найдём и поделим.

Конечно, весь этот очень интеллектуальный диалог предназначался для розыгрыша не очень знакомого нам человека - водителя. Он молча рулил, но было видно, что его правое ухо ловит каждое наше слово.

А мы разговаривали так, как будто были в кабине вдвоём.

- Если найдём, то на троих делить будем, - продолжил начальник штаба.

Услышав «на троих» правое ухо слегка завибрировало.

- А где ты троих насчитал? - поинтересовался я.

- Ну, как же: вы, я и водитель.

Я серьёзно посмотрел на Палыча, потом на водителя.

- А что у водителя автомат есть? Ты же знаешь, как у классиков - чик по горлу и в нашем случае не в колодец, а в озеро. Поэтому - делим на двоих.

Хотя я смотрел вперёд и в право, мы уже приближались к месту, но краем глаза уловил движение шофёра выйти через свою дверь на полном ходу. Я думаю, что он умом понимал, что эти два дурика с каменными лицами всё-таки шутят. Но тело инстинктивно решило подстраховаться. Когда голова и остальной организм действуют в раздрай, то получается ни два, ни полтора. Дёрнуться то дёрнулся, а дверь не открыл, что нас с начальником штаба спасло от снятия с должности, если бы он убился или покалечился.

Недалёко от нас из леса выехала милицейская машина. Экипаж ППС первым успел на место. Мы остановились, поговорили с милиционерами. Посмеялись, так как тревога оказалась ложной. В шутку спросили про золото. При этом по лицу нашего шофёра пробежала судорога.

Назад ехали молча. А на следующий день водитель уволился. Видимо на самом деле не романтик.

You have no rights to post comments