Служил в Копитнари (Грузия), Шпротава (Польша), Бобровичи (Белоруссия). Основные самолёты: Як-28 и Су-24.

Пашу, как казалось, и не только мне, не меняли ни годы, ни должности. После увольнения из армии немного жил Белорусии до переезда в Тверь в отстроенную квартиру. Переехал. И накануне Нового года в Твери погиб. 

 

 

 

«Хорошие люди похожи на воздух -

Не видно, не слышно, и вроде бы нету,

А смысла в них больше, чем в небе и звездах,

И, в общем, они-то и держат планету.»

К. Присяжнюк 

Tok005Единственный мой однополчанин, инициалы которого я запомнил легко и навсегда - Павел Михайлович Токуреев. Ассоциация с маркой личного оружия офицеров и прапорщиков тех лет – пистолета Макарова (ПМ).

Из Туруханска Красноярского края – глубинная Россия, глубже некуда. Место слияния могучего Енисея и Нижней Тунгуски. Найдите на карте, посмотрите фото этого населенного пункта в Интернете, не поленитесь.

Там Паша родился, жил, окончил среднюю школу. Асфальта не было, похоже, что и сейчас. Не знаю, как цивилизация, но даже декоммунизация туда не дошла до сих пор! Названия улиц то какие: Вейнбаума, Спандаряна, Свердлова, Нансена! Оттуда уехал и поступил в училище.

Сейчас кто оттуда может выехать в Краснодар и там поступить в лётное?! Работает ли социальный лифт или всё, Павел Михайлович Токуреев был и останется единственным и уникальным туруханчанином?

Выпускник Барнаульского ВВАУЛ 1972 года. Служил в Копитнари (Грузия), Шпротава (Польша), Бобровичи (Белоруссия). Основные самолёты: Як-28 и Су-24.

Пашу, как казалось, и не только мне, не меняли ни годы, ни должности.

Знал его с 1977 со старшего лётчика, до замены в 1983 году в Польшу командиром эскадрильи. Должностной рост никак не влиял на Пашину манеру поведения – оставался таким же, каким я его увидел в первый раз без какого-либо должностного деформирования. Сформировавшимся окончательно и причем давно, с чёткими критериями, что хорошо, что плохо.

Темноволосый, кряжистый, неспешный как в движениях, так и в выводах. Основательный. Мог и пользовался, когда надо, своей особенностью - статичной, суровой непроницаемостью лица и шутливой, озорной, юморной сутью. Наблюдательный, все замечающий. Каллиграфический подчерк, приличная графика, мастер шикарных шаржей.

Никаких традиционных гарнизонных увлечений тех лет – охоты, рыбалки, мотоцикла, машины. Даже если выпивал, то в меру, без крайностей, хотя и выделял грузинское игристое Сохалисо. Как мне казалось, особо близко к себе тоже никого не подпускал, не выделяя – с этим дружу, а с этим просто служу. Ровно, предсказуемо, приязненно практически со всеми.

Богатый словарный запас необычных выражений типа «восьмиглавый семи#...уй и охальных частушек. Это, видимо, из его «околонародного» детства и юности. Смешно рассказывал о туруханском сватовстве невест – расхваливали их словами: «наша девка хороса, носа нет одна лиса» (лицо плоское, синоним эталона местной красоты).

Умел делать суровое, непроницаемое лицо, не выпуская наружу никаких эмоций, вызванных собеседником. Некоторые на этом покупались. Ведём войсковые испытания Су-24 простого («без буквы»), второй этап. Паша – комэска первой, испытания ведутся на самолетах первой, лётным составом, в основном, тоже первой.

Неофициальный полковой позывной лётного состава первой эскадрильи – «слоны» (с оттенком уважения и боевых возможностей обладателей). Естественно «пашет» по войсковым инженерно-технический состав первой эскадрильи. Легендарный зам командира аэ по ИАС Грунь уже уволился, ИАС первой руководит умничка и трудяга Виктор Спасиченко. А Паша всегда уважительно относился к чужому труду, тем более, к труду нашего инженерно-технического состава, разумеется, и мы – лётчики первой, да и полка в целом.

Лётчик – испытатель Виктор П. Работает у нас «не вылезая» уж около года. Мы привыкли к нему, он к нам, но, как оказалось, Пашу он знал поверхностно. Часто (чаще, чем нужно), описывая размах и остроту проблем у различных ОКБ при вскрытии в ходе лётных испытаний серьёзных изъянов летательных аппаратов, ахтубинский испытатель использовал фразу (дамы и дети - не читать) - «Генеральный раком!»

Дошли мы до пункта программы испытаний - взлёт с «большими весами» (максимальной взлётной массой) и последующей работой на полигоне максимальной бомбовой зарядкой. Тогда это было 38 «соток» или 28 «двестипятидесяток».

А семь с половиной тонн бомб на самолет подвесить – «…это вам не лобио кушать», тем более что солдатиков – вооружейников у нас было мало, прапорщиков не было вообще. Офицеры ИТС – вот основная и единственная сила, в том числе, для подвески авиабомб.

Первым идёт, как правило, военный лётчик-испытатель и/или гражданский лётчик-испытатель (ЛИИ), если у него все нормально и все параметры полёта укладываются в границы, установленные Руководством по лётной эксплуатации, следующим идёт кто-то из «слонов».

У военного лётчика-испытателя что-то не получается, полёт и сброс оказываются раз за разом «незачётными», но по нему не видно, что он по этому поводу особо переживает, даже наоборот, нам кажется каким-то неоправданно радостным. Так делает полёт за полётом, «сгружая» очередные 7,5 тонн авиабомб нашими техниками подвешенными, и опять «светится радостью».

Паше (техников и потраченный ресурс) жалко, но он лицом остаётся непроницаем, вида испытателю не подает, что такие его «бомбометания» уже всех и его – Пашу, прилично раздражают.

Класс первой эскадрильи. Паша стоит спиной к входной двери в класс, широко расставив ноги, склонившись над столом «президиума», на котором он «трёт» очередной черновик плановой таблицы с очередными «радостными» 7,5 тоннами авиабомб на следующий лётный день. Вокруг Паши крутится лётчик – его однокашник по училищу Андрей К. и норовит дать Паше совет - предложение, как «уплотнить» плановую, чтоб перепало лично ему полётом больше.

Паша себе на уме, рисует по-своему, поступающие от «активиста» предложения «по улучшению» плановой парирует легко. И так минут десять.

«А вот здесь кто идёт?»

«Нет, на нём идёт П!» и называет фамилию лётчика-испытателя.

«А на этом?», - со слабой, угасающей надеждой спрашивает страждущий полетать побольше.

«А на этом – Генеральный раком!» - издаёт Паша уже раздраженно своим фирменным басом. И это совпадает с входом в класс П. Не слышать Пашиного «кавера» своего коронного выражения он не мог, сделать же вид, что не узнал свою фразу ему удалось, однако после этого случая ни разу больше не слышали от него «Генеральный раком!».

Отдельный поклон от всех нас, – летчиков и штурманов - «слонов» тех лет, думаю, что и от Павла Михайловича, - группе вооружения первой эскадрильи и её начальнику Ивонину! Вот уж кому икается от упоминания ГШ-6-23 - пушки Су-24! Как же он с ней намучился! Часа 3 – 4 уходило на зарядку пушек. И не дай бог, стрельба не пойдет, прервётся очередь – разряжать их много дольше!

Властная цепочка тех лет, давившая на этого начальника группы. Верхний уровень - Главный маршал авиации П.С. Кутахов. Пониже – командующий 34 ВА генерал-лейтенант авиации Г.И. Федеряков. Рядом, но тоже много выше Ивонина – командир полка Н.А. Кузьминский и зам по ИАС полка Е. Шмелёв.

И всем им нужно очень-очень быстро завершить войсковые испытания самолета вообще и этой злосчастной высоко скорострельной пушки в частности! Все требуют, просят, приказывают, а внизу цепочки исполнитель – «волшебник» Ивонин и его группа. Раз – и сделали! Написать это быстро, а вот сделать?!

Сделали! Главный маршал приказал – старший лейтенант сделал!

Ещё два запомнившихся эпизода, главным действующим лицом которых был Паша. Оба летом 1980-го года в командировке на перегонку самолетов с Новосибирского завода к нам в полк.

В симфоническом оркестре Новосибирского театра оперы и балета работала (служила, как у них принято говорить) Светлана - сестра жены Паши. Пошли к ней в театр в гости и за записями «французского» цикла песен Высоцкого. Их театр только что вернулся с гастролей из Франции и привез свежайшее из Высоцкого, включая «Баньку», цикл песен о путешествиях по стране и миру - «…распространенье наше по планете, особенно заметно вдалеке, в общественном парижском туалете, есть надписи на русском языке». Позже сам в этом убедился, в том же Париже.

Лето, театральный сезон закончен, но какие-то репетиционные, подготовительные работы там шли. Главный (парадный) вход, естественно, закрыт, но дверь служебного открыта, никаких вахтеров и охраны тогда не было и в помине. Идут по полутёмным коридорам в надежде встретив кого-нибудь узнать о родственнице Паши. Ни-ко-го! Так вышли в огромное помещение – как оказалось, сцена.

Занавес опущен, зала не видно. Акустика сцены соответствует названию театра. А у Паши приличный бас, не вполне оперный, конечно, но похожий. И он его тут же и тотчас «опробовал» – место то подходящее, в полную силу начав одну из охальных частушек, которых знал превеликое множество: «Полюбила Ваньку я, а он оказался без…!».

Акустика и голос показались всем копитнарцам замечательными! Восхитились не только они. Из-за закрытого занавеса раздались дружные аплодисменты! Показалось, что шквал. Это на Пашино «а капелло» отреагировали музыканты симфонического оркестра, собравшиеся в зрительном зале театра на первую после отпуска репетицию.

Кто это, – на вопрос дирижера оркестра, родственница признала Пашу, мягко «поблагодарила» его за рекламу фамильных вокальных способностей, сказав примерно так: «ну теперь ты меня здесь надолго прославил!»

Пошли, наконец, домой. Аэродром Энгельс. «Заторчали» мы на нём на выходные, как не стремились в родное Копитнари дойти с Кустаная «одним днём». На этом аэродроме «дальников» всё для нас диковинно - всё «стратегическое», в смысле огромных размеров: длина ВПП бугром, базирующиеся самолёты, пневматики «Мясищевых», лётная столовая и официантки в ней, тележки, на которых они привозили заказанное многочленным экипажем, «гостиница перелетающих экипажей» в виде казармы, размерами под стать всему перечисленному.

Гостиницей «заведовал» боец восточной наружности и, как позже оказалось, и содержания, с «первичным» знанием русского. Впрочем, я-то, на их языке говорил и говорю много хуже, чем тогда он на русском. Скоро, правда, нынешняя Москва, может прилично заговорить на «фарси», благо численность носителей этого языка в столице его освоение коренным населением уже может легко позволить.

Он был и каптером - кастеляншей, и сторожем, и «заведующим» этой «гостиницы». Жил-служил себе тихо, обособленно, удаленно от казармы срочников и развитОго социализма. Жил по-восточному степенно и незаметно, пока не свалилась на его голову наша перелетающая команда из шести экипажей Су-24 и сопровождавшего нас экипажа Ан-8.

Но Пашу он выделял из всех. Зауважал его сразу, с первого Пашиного леденящего его восточную душу крика: «Дневальный!», без помощи которого мы не могли его найти до этого полдня. Тёмный, внешне угрюмый, да еще с таким голосом!! Классический «насяльник»! Прилетел этот дитя Востока, как джин из бутылки и всё желаемое нами исполнил. И постельное у нас появилось, и даже полотенца.

Так несколько дней нашего пребывания в Энгельсе в этой «гостинице», если что было нужно, то «кнопкой вызова» был Пашин голос. Страшными показались этому «заведующему» те несколько дней, что мы там сидели. Хотя из «страшного» был только голос Паши. «И что он так кричит?!», недоумевал он в конце уже вслух, но «прилетал на вызов» с прежней скоростью.

Эпизод с участием Паши серьёзнее.

Паша – комэска, я командир звена «в слонах».

«Вывожу» на огибание рельефа с МВК лётчика своего звена. Лётчик, как человек, замечательный: порядочный, скромный, неспешный, достаточно грамотный. Как лётчик же имел две «особенности». Опустошающе действовали даже незначительные (10 и более дней) перерывы в полетах и трудно давалось первичное освоение нового. Летает постоянно и по освоенному – замечаний и претензий к нему не было.

А полеты на огибание, как вид подготовки, требовал от лётчика большого объёма внимания и шустрого реагирования, без запаздывания, не говоря уж о недопустимости «стопорения» пилотирующего. Как в известной шутливой «афганской» песне «…если хочешь есть варенье, не лови хлебалом мух!»

Создатели самолета никакой серьёзной индикации, как ведёт огибание летчик, инструктору не предусмотрели. Так, только косвенно, по наблюдению за «промигиванием» ламп красного цвета в «сапоге» отказов МВК, да в крайнем случае, - по срабатыванию «увода». Ну и «пятая» точка инструктора с хорошим знанием трассы огибания. А если сработал «увод» по вине лётчика (он упустил, не точно совмещал «марки») – оценка за задание «неуд.», самого выпускать нельзя.

Слетали мы с ним предусмотренное Курсом боевой подготовки количество вывозных полётов. Все – с «уводами». Паше, разумеется, результат докладывал без утайки. Доверие с его стороны было нам полным, тем более, его нужно было оправдывать.

Что делаем дальше? Он: планируем ещё и потом со мной. А если все будет в норме, то и сам пойдёт. Сходил я с летчиком ещё раз. Уводы опять были. Пусть и не столько раз, как в предыдущих полётах.

Докладываю комэске. Пошел с ним Паша. Сходили. Сели, зарулили. «Увод» у них был тоже. Стоим, смотрим с Пашей друг на друга. Мысли, похоже, у обоих одинаковые, но молча. «Завозим» - закомплексует он, будет ещё хуже. А в третью эскадрилью, к молодым переводить, так он уже и не по возрасту, ни по общему уровню подготовки, он их «круче» - переросток.

Паша - лётчику: сам пойдёшь? Пойду. Ну, давай, повнимательнее.

А «увод», фиксируется СОК как разовая команда, - следователям на радость, нам статья УК (до 8 лет, если без признаков измены Родине), не отвертишься, да и семье в глаза потом нам смотреть.

Взлетел, прошел над аэродромом, юстируя МВК, ушел на трассу огибания. Я на ЦЗ, носом в сторону, откуда он должен показаться возвращаясь. «Легкий завтрак» привезли, но не до завтрака. Вижу в другом конце ЦЗ Пашу. В той же, что я позе, тоже взгляд в горы, где наш подопечный «гнёт».

По плану должен вот-вот показаться слегка копчёный след на зеленом фоне растительности по склону хребта Малого Кавказа. А его нет и нет. Мучительнейшие и длиннющие пять – семь минут сверхпланового времени полёта. «Минуты мне казалися часами», причем без повода и надежд на сладострастье, что в том романсе.

Наконец, вижу - идёт. С того ракурса и на такой высоте выходили только с маршрута огибания. Выдох облегчения. Стою. Паша подходит и говорит отвлеченно, будто бы не мне даже, хотя поблизости никого нет: ну все, теперь можно и поесть!

Паша комэской заменился в Польшу, там стал заместителем командира полка по лётной подготовке, спустя пять лет уехал в Бобровичи, что в Белорусии. За годы службы в Польше вступил в жилищный кооператив в Калинине (ныне Тверь), успел построить и оплатить квартиру.

Списался сам (стало серьёзно «прихватывать» сердце). Признался в этом Саше Багринцеву при их личной встрече в Белоруссии. По всем данным, Багринцев был последним копитнарцем, видевшим и разговаривавшим с Пашей.

После увольнения из армии немного жил Белорусии до переезда в Тверь в отстроенную квартиру. Переехал. И накануне Нового года в Твери погиб. Разные версии его гибели ходили среди знавших Пашу. Самая реалистичная - Сергея Рагулина, его однокашника и однополчанина по Копитнари и Шпротаве.

В канун нового года Паша пошел за напитками на новогодний стол – лимонадом и подобным. Напитки взрослым запасли заранее. Пошел одетым уже празднично, в туфлях на кожаной подошве, а дорога была скользкой. Упал. А падал и до этого Паша, что называется, от души, не группируясь никак, не умел Паша падать. Домой дошел. Сказал жене, что чувствует себя что-то неважно и прилег отдохнуть. Оказалось навсегда.

Страшно жалко и также не хватает его. Грустная история, а вспоминаю Пашу – улыбка самопроизвольно занимает лицо. Если на том свете встретимся и, если там Паша «служит» комэской, – попрошусь к нему в эскадрилью. Думаю, что не один я из знавших его здесь.

Сергей Сорокин, выпускник Барнаульского ВВАУЛ 1974 года 

 ТуруханскТуруханск летомЯнварь Туруханск

Комэска КопитнариПаша в центреВ Судаке на выживании

ОднокашникисынВ Маркулештах на учениях 

Енисей около Туруханска 

 

 

 
Добавить комментарий